Слишком поздно - [13]

— Милн Третий.

Милн Третий с дрожащими коленками устремился навстречу судьбе — любая тема представлялась одинаково гибельной.

Шатаясь, Милн Третий вернулся к своей парте и развернул бумажку: «Гимнастика».

Я онемел, в голове звенела пустота. Сосед по парте, превратно истолковав значение слова «экспромт», прошептал мне:

— Гимнастика укрепляет мышцы.

Сглотнув, я выдавил:

— Гимнафтика укрефляет мыфсы.

И сел. Это была самая краткая из моих публичных речей и по той же причине самая успешная.

Некоторое время спустя я принял участие в гимнастических соревнованиях (в юношеском разряде), выиграл приз и (надеюсь) укрепил мышцы. Я также боксировал с другим мальчиком по фамилии Харрис — мы были единственными участниками. Не сомневаюсь, ради того, чтобы улизнуть с ринга, я бы воспользовался любым предлогом, даже нелюбимыми кудрями до плеч. Исход поединка признали ничьей. Харрис неплохо работал правой, Милн ловко уворачивался, как писали в школьной хронике. Вероятно, я просто удрал, а Харрис не сумел меня догнать.

А что все это время поделывал Кен? Ни призов, ни знаков отличий для бедного Кена. И как всегда, ни слова упрека в мой адрес. Школьная жизнь значила очень мало по сравнению с жизнью вне школы, которую мы делили на двоих, а в ней не было места соперничеству.

Нами безраздельно владели две мечты. Первая — стать моряками. Виной тому была великая книга Кингстона «Три гардемарина»[3].

Мы трое (третьим был Барри) собирались пленять арабские шхуны, одним ударом кинжала расправляться с акулами и плыть по бурным водам с веревкой в зубах. Тщательно взвесив все за и против, мы решили поставить в известность родителей и, с гордым видом зайдя в гостиную и послушно затворив за собой дверь, объявили устами старшего:

— Мы пришли сказать, что хотим стать матросами.

Должно быть, папа слегка опешил, хотя виду не подал.

— Тогда вам нужно усердно заниматься, — только и сказал он. — В матросы без экзаменов не берут.

Это известие сломило решимость Барри посвятить себя морскому ремеслу, но мы с Кеном сдаваться не собирались, упорно готовя себя к полной опасностей жизни в море. Мы совершали долгие пешие прогулки, поскольку верили, что умение маршировать на длинные дистанции необходимо в морской службе. А еще мы тренировались жевать табак. Всем известно, жевание табака способно заглушить голодную резь в животе, а значит, может оказаться полезным для жертв кораблекрушения. Впрочем, мы заглушали голодную резь в животе без особого успеха и, наконец, решили, что если корабль налетит на коралловый риф, то мы останемся на борту с капитаном.

В то время Кен неожиданно получил стипендию для учебы в Вестминстере, и моя любовь к морю сменилась страстным желанием последовать по его стопам. Как я уже упоминал, я достиг желаемого в возрасте одиннадцати лет, а некоторое время спустя директор школы написал в моем отзыве: «Вам не приходило в голову обучить его морскому ремеслу? Мне кажется, эта профессия как раз по нему. Или вы считаете, что он слишком хорош для флота?» Разумеется, папа считал, что я слишком хорош для флота. Люблю рассказывать об этом морякам. Они посмеиваются, но сразу видно: эта история их задевает.

Вряд ли мы всерьез рассчитывали, что другой, гораздо более ранней мечте суждено сбыться. Случись такое, нам было бы негде проявить наши морские таланты. Мы мечтали в один прекрасный день проснуться и обнаружить, что, кроме нас с Кеном, в живых не осталось никого.

По сути, эта жестокая фантазия была лишь вариацией мечты о необитаемом острове, живущей в сердце каждого мальчишки. Но откуда взяться необитаемому острову в Килбурне? Чтобы добраться до острова, требовалась шхуна; как папа, имевший привычку являться на вокзал Виктория за час до отбытия поезда и раскланивающийся с каждым грузчиком, доставит нас на корабль? Одних он нас не отпустит, значит, придется бежать. Нас не ограничивали в передвижениях, но мы были послушными мальчиками, и папа знал, что может нам доверять. Поэтому шхуны отменялись, необитаемый остров оставался несбыточной мечтой.

Приходилось надеяться, что Господь, которому не впервой такое проделывать, уничтожит всех людей на планете, оставив в живых только нас. А если Он отнесется к нашей затее без энтузиазма, так бедствия случаются и помимо Его воли. Человечество может поразить чума. Папа не избежит общей участи, он умрет вместе с остальными, оставив мир дорогим Кену и мне.

Даже думать о таком было страшно, ведь мы любили папу всем сердцем. А еще мы любили маму, пусть и не с таким пылом. А еще Би и — куда более страстно — Дэвис и Хаммерстона. Кроме того, мы любили наших домашних питомцев. Мы не были черствыми подростками и надеялись, что они избегут общей участи. И все же больше всего на свете нам хотелось одиночества и свободы. На неделю, возможно, меньше, если кто-то из нас серьезно поранится. А через неделю пускай себе оживают! Проснуться утром и обнаружить, что, кроме нас с Кеном, на белом свете не осталось ни души, — вот оно, счастье!

Первым делом мы совершим набег на магазины, где торгуют сладостями. Не робко прошмыгнуть мимо витрины, а, гордо переступив через труп владельца, шагнуть внутрь — об этом можно только мечтать! Вверх по Хай-роуд, перебегая от магазина к магазину, вдоль Вест-Энд-лейн (весьма неплохие марципановые шарики), через пешеходный мост на Финчли-роуд (отменные коржики), затем по Фицджонс-авеню в Хэмпстед-хес, прямиком к маленькому магазинчику справа — а там мороженое, мороженое, мороженое! И это только начало! Лежа в кроватях, мы каждый вечер строили планы. Прицепив по мексиканской шпоре, чего-нибудь заарканить. Заглянуть в велосипедный магазин в начале Майда-Вейл. А как насчет того, чтобы порулить автобусом? С пассажирского сиденья казалось, что управлять им проще простого. Теперь мы сможем это проверить. Столько вкусной еды, столько запретных развлечений!..