Слишком много и всегда недостаточно - [62]

Позднее мы стояли в часовне похоронного бюро Фрэнка И. Кэмпбелла в Верхнем Ист-Сайде Манхэттена, одного из самых престижных и дорогих в городе, улыбаясь и пожимая руки, и поток прощающихся казался бесконечным.

В итоге там побывало более восьмисот человек. Некоторые приходили отдать дань уважения покойному – среди них застройщики-конкуренты вроде Сэма Лефрака, губернатор штата Нью-Йорк Джордж Патаки, бывший сенатор Эл д’Амато и актриса и будущая участница телешоу Celebrity Apprentice Джоан Риверс. Остальные, скорее всего, пришли, чтобы хоть одним глазком взглянуть на Дональда.

В день похорон церковь Marble Collegiate была заполнена до предела. Во время службы, с самого начала и до конца, каждому была отведена своя роль. Все было исключительно хорошо срежиссировано. Элизабет прочитала «любимое стихотворение» моего деда, а остальные дети произнесли надгробные речи, в том числе и мой брат, выступивший от имени папы, и мой кузен Дэвид, представлявший внуков. В основном они рассказывали истории о моем деде, однако мой брат единственный приблизился к тому, чтобы представить его человеком. Большей частью акцент (прямо и косвенно) делался на материальном благополучии моего деда, его «убийственном» чутье и способности экономить каждую копейку. И только Дональд отклонился от написанного сценария. Выступая с надгробной речью, он с вызывающей отвращение регулярностью скатывался на самовосхваление. Это было настолько неприлично, что Мэриэнн позднее попросила своего сына не позволять никому из своих братьев говорить на ее похоронах.

Рудольф Джулиани, тогдашний мэр Нью-Йорка, тоже произнес речь.

Когда служба закончилась, шестеро старших внуков (Тиффани была еще слишком мала) сопроводили гроб до катафалка в качестве почетных носильщиков, а это означало (как это часто бывало в случае нашей семьи), что тяжелую работу совершали другие, а почести доставались нам.

Все улицы, начиная с Пятой авеню и 45-й улицы и вплоть до тоннеля Midtown в шести кварталах оттуда, были закрыты для движения машин и пешеходов, так что наша автоколонна в сопровождении полиции легко выехала из центра города. Поездка до кладбища в Куинсе много времени не заняла.

Мы вернулись в центр (хотя и без той же помпы, но так же быстро), чтобы пообедать в квартире Дональда. После чего я сопроводила бабушку обратно в Дом. Мы посидели вдвоем в библиотеке и немного поговорили. Она выглядела уставшей, но, казалось, испытывала облегчение. Это был очень длинный день и, в сущности, очень длинные несколько лет. Не считая спавшей наверху прислуги, мы были только вдвоем. В это время я должна была быть в своем свадебном путешествии. Я оставалась с ней, пока не подошло ее время отхода ко сну.

Когда она сказала, что отправляется в кровать, я спросила, хочет ли она, чтобы я осталась, или, может быть, я могу ей что-нибудь принести, прежде чем уеду.

«Нет, дорогая. Ничего не нужно».

Я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щечку. Она пахла ванилью. «Ты – мой самый любимый человек», – сказала я ей. Это не было правдой, но я это сказала, потому что любила ее. Я сказала это также и потому, что никто кроме меня не потрудился побыть с ней после того, как похоронили человека, который был ее мужем в течение шестидесяти трех лет.

«Хорошо, – ответила она. – Должно быть, так и есть».

А потом я оставила ее одну в большом, тихом и пустом доме.

Через две недели после дедушкиных похорон к моему дому подъехал грузовичок курьерской службы DHL и доставил желтый конверт, в котором находилась копия завещания деда. Я дважды его перечитала, чтобы убедиться в том, что все поняла правильно. Я обещала брату, что, как только что-нибудь узнаю, сразу же ему позвоню, но теперь мне совсем не хотелось этого делать. Третий ребенок Фрица и Лизы, Уильям, родился всего через несколько часов после похорон деда. А двадцать четыре часа спустя у него начались судороги. С тех пор он находился в отделении интенсивной терапии для новорожденных. Два других их ребенка были дома, а Фрицу нужно было работать. Я не представляла, как они со всем этим справляются.

Я совершенно не желала быть гонцом, приносящим еще одну дурную весть, но ему необходимо было знать.

Я набрала его номер.

«Ну, каков расклад?» – спросил он.

«Ничего, – ответила я. – Мы ничего не получили».

Несколько дней спустя мне позвонил Роб. Насколько я помню, за всю мою жизнь он звонил мне лишь однажды, чтобы сообщить, что бабушка попала в больницу. Он разговаривал так, как будто ничего не произошло. Если я заверю завещание, намекал он, все будет в порядке. И ему действительно требовалась моя подпись для того, чтобы завещание вступило в законную силу. Хотя дедушка и правда лишил нас с братом наследства. То есть вместо того, чтобы разделить между мной и братом двадцатипроцентную долю своего состояния, которая должна была бы причитаться моему отцу, он распределил ее поровну среди четырех других своих детей, а нас включили в отдельный завещательный отказ для внуков с суммой меньше сотой доли того, что унаследовали мои тети и дяди. С учетом всего объема наследства это были очень небольшие деньги, и, должно быть, Роберта действительно бесило то, что это давало мне и Фрицу право задерживать распределение активов.