Слишком личное - [33]

Получив обратно свое имущество, завернутое в белую марлю и перевязанное бечевочкой, и недоумевая, как теперь попадет обратно в свой поселок, она вышла под яркое полуденное солнце на больничное крыльцо и несказанно изумилась: большой блестящий автомобиль был все еще здесь. Вышколенный водитель в военной форме открыл перед ней дверь так, как будто он делал это постоянно. Однако на этот раз он усадил ее на заднее сиденье – и она, увидев сидящее в машине начальство, в замешательстве обернулась к шоферу.

– Присаживайтесь, Арина Касьяновна, не стесняйтесь, – пригласил мягкий приятный голос из глубины салона, и только теперь она решилась взглянуть на его обладателя, посмотрев ему прямо в лицо.

Лицо оказалось мягким, округлым, с серо-зелеными пристальными глазами и несколько расплывчатыми чертами, совершенно не подходящее к глубокому низкому баритону.

– Аристарх Сергеевич, – представился ей обладатель круглого лица и дорогого темно-синего шевиотового костюма.

– Арина Касьяновна, – еще раз зачем-то напомнила она. – Большое спасибо.

Она совсем стушевалась. Вся злость на то, что ее завезли куда-то к черту на кулички, испарилась. Осталась только растерянность. Непонятная игра, которую вел с ней собственник дорогого лимузина, шофера и синего костюма, поставила ее в тупик.

– Куда вас отвезти, Арина Касьяновна? – спросил Аристарх Сергеевич.

– Домой, – глупо сказала она и тут же поправилась: – В Сухое.

Всю дорогу почти до самого ее дома они молчали – только раз она кратко пояснила, как проехать. Слава богу, никого из соседей не было поблизости, когда она выходила из машины все тем же барским манером – личный шофер начальства вышел первым и предупредительно открыл перед ней дверь, даже придержал за локоть. Она неловко прошла в свой пестреющий яркими цветами конца лета палисадник и захлопнула низенькую калитку, все еще чувствуя спиной присутствие чужеродной на узкой и пыльной уличке машины. Успокоилась она лишь тогда, когда услышала ворчание мотора и увидела, как автомобиль, поднимая клубы белой крымской пыли, двинулся вверх, к шоссе. Рука ее почти не болела. Разорванные балетки, оценив трезвым взглядом, она препроводила в дальний угол, где собирались вещи, которые еще было жалко выбросить, но уже невозможно употреблять по назначению.

Происшедший с ней странный случай занимал ее целых три дня, а затем пришло время ехать в Судак на перевязку и продлевать бюллетень. Ей велено было явиться с двух до четырех, но уже с утра она выгладила свое единственное выходное платье, с трудом, одной рукой, вымыла и причесала волосы, а также собрала прочитанные книги – раз уж придется ехать в такую даль, то нужно этим воспользоваться. Автобус проходил у верхнего края поселка в одиннадцать, а следующий – только в три, и поэтому Арина решила ехать одиннадцатичасовым, хотя при этом оставалось много лишнего времени. В библиотеке она проведет минут двадцать, значит, погуляет где-то еще часа полтора. Будь у нее две здоровые руки, она купила бы керосина для лампы, а может быть, в Судаке найдется и обувь взамен утраченной. Задумчиво закрывая старинным кованым ключом замок, она услышала какой-то посторонний звук. На улицу въезжала та самая машина. За рулем сидел тот же немногословный водитель в военной форме. Авто остановилось у ее дома, но в этот раз из нее вышел и распахнул перед ней дверь не шофер, а сам Аристарх Сергеевич. Честно говоря, Арина Сычова даже не удивилась.

* * *

– И правильно сделал, – удовлетворенно кивнула Маша Камышева, силясь прикурить очередную сигарету. Ей это никак не удавалось, потому что фильтр, который она тщетно пытала зажигалкой, гореть не желал. Она вынула сигарету изо рта, удивленно на нее посмотрела, затем брезгливо бросила на стол и достала из пачки свежую. Пачка уже почти опустела. Поставленный недавно спонсорскими усилиями кондиционер явно был какой-то левый – со своими обязанностями не справлялся, и дым в кабинете висел серо-сизым туманом, скрывая очертания предметов. Из тумана на Машу смотрело лицо Игоря Лысенко – страдальческое, совершенно трезвое, с холодными голубыми глазами.

– Игорь, ты все правильно сделал, – еще раз повторила она. – Своими руками убила бы эту тварь… – Далее последовал такой непечатный текст, какой даже капитану Лысенко доводилось слышать очень редко.

– Ты, Маш, наверное, не схватила суть вопроса, – попытался втолковать Камышевой капитан. – Я, можно сказать, совершил должностное преступление…

– Схватила я твою суть за самые яйца, – с трудом прикурив, перебила сомневающегося опера Камышева. – И если нашему гребаному правосудию на нас насрать, то мы и сами…

– В том-то и беда, что сами. Поняла наконец? В том-то и беда, Маш, что сами.

Капитан посмотрел в окно. В окне ничего интересного не было – там высилась лишь серая стена какого-то запущенного древнего здания, со слепыми пыльными окнами, с облупившейся штукатуркой и красным диатезным шелушащимся кирпичом.

– Ну и что? – удивилась Камышева. – Что такого плохого, что сами? Мы что, не люди?

– «Тварь я дрожащая или право имею»? – криво улыбнувшись, проявил образованность опер. – А в том, Машенька, и беда, что если так, то правосудие совершать каждый будет. Правосудие – оно или одно для всех, или его вовсе не нужно.