Слезы Турана - [56]

— Спаси и помилуй, аллах, нашего мудрейшего эмира, отданного в руки этого недостойного дервиша! — неожиданно вскричал лекарь. — Что же мы стоим? Стража, разве вы не видите, что этот бродяга подослан сторонниками эмира Зенги. Стража, хватай его! Сейчас он сотворит непоправимое!

Но спокойствие начальника стражи сдерживало пыл почтенных мудрецов и лекаря. Он-то знал, что дервиш головой отвечает за здоровье эмира, и если не излечит Кумача, то завтра же его голова украсит шест на воротах дворца. Этого и хотели добиться оскорбленные ученые Балха. Знал это и дервиш абу Муслим, который только после большого раздумья взялся за лечение Кумача. И в этом была своя тайна дервиша, хотевшего расплатиться с эмиром за давно нанесенную обиду.

Приложив руку к исхудавшему телу эмира, абу Муслим вдруг отпрянул от связанного и его лицо исказилось гневом и обидой, к удовольствию царедворцев. Но это была лишь уловка.

— Вах! — негодующе вскричал абу Муслим. — Кто сказал, что мне придется резать быка! Пусть опустеют глазницы на моем лице, если это не тощая кошка. Разве это бык? Он костляв, как бездомный пес… И мясо его не возьмут ни в одну лавку. Я не буду его резать, пока он не обрастет жиром. Принесите и дайте ему коровьего корма.

Эмир поднялся, озираясь и что-то бормоча.

— Развяжите его, — приказал переодетым воинам абу Муслим, — и поставьте в соседнее стойло. Пусть его на убой кормят до святой пятницы. В тот же день я снова приду с ножами. — Абу Муслим смотал веревки, собрал ножи, завернул в тряпицу точильный камень и вышел в коридор, где еще долго упрекал придворных за плохо откормленного, тощего быка.

Уставшего и обессиленного эмира перенесли на ковры в спальню. Спустя некоторое время ему дали лекарства, составленные абу Муслимом. Уверив эмира, что мясник придет с ножом в день святой пятницы, слугам удалось влить в Кумача первые дозы лекарства.

Бегая по коридорам дворца и саду, личный врач эмира радовался, нашептывая всем:

— Дервиша надо немедленно обезглавить. Как он смел нашего эмира назвать именем, которое не может выговорить мой язык! Кощунство и дерзкое издевательство этого оборванца не имеет границ. Пусть стража запрет ворота и не выпускает дервиша из дворца!

Лекаря поддерживали все ученые мужи.

— Надо подождать, — охлаждал пыл ученых начальник стражи. — Уже в третий раз за день эмир принял лекарство, а вы не могли ничего в него влить целый месяц!..

В дальнем углу дворца, укрытый от ветров и лишних взглядов густой листвою виноградника, сидел абу Муслим. В какой раз он мысленно возвращался к утренним событиям. И ничто не выдавало волнения, которое он пережил в покоях эмира. Только сердце билось с невиданной силой, и удары его заставляли вздрагивать все тело, отдавались болью в висках. Кто знает, что было бы, не опомнись дервиш вовремя. Еще бы миг, движенье — и он вонзил нож в сердце тому, кто много лет назад заставил его покинуть Мерв и нищим скитаться по необъятной земле в поисках правды и справедливости. Но, слава аллаху, который отвел занесенную руку и подсказал лучший способ излечения эмира.

Тихо читая заклинания, абу Муслим усердно растирал сухие травы в пиале для своего заклятого врага.

ДЕРВИШ ИЩЕТ ЯГМУРА

Весть о новом наступлении султана Санджара взбудоражила жилища огузов. Спешно заготавливались тюркские верблюды, шились дорожные мешки из огромных кож. Сушилось просо, овощи и фрукты, делались дорожные запасы ковурмы.

Огузы не рвались к войне. И тем временем, пока народ готовился в далекие кочевья, навстречу противнику были высланы послы. В роскошном золотом шатре, окруженный дворцовой челядью, султан принял посланцев трудолюбивых огузов.

«Мы, верные слуги были постоянно покорны и не нарушали твоего повеления, — звучало в искренних речах огузов. — Мы сражались с Кумачом только тогда, когда он хотел напасть на наши жилища. Мы защищали своих жен и добро. И если гнев будет сменен на милость, то мы поднесем тебе, султан, 50 тысяч верблюдов, лошадей, денег и баранов… А к этому прибавим ковров, сушеных дынь и лисьих шкурок с пышными хвостами».

Выкуп, предлагаемый за ущерб, нанесенный эмиру Кумачу, султана вполне устраивал. Но он не мог так легко пойти на уступки. Вдавив руки в мягкое сиденье, Санджар помрачнел, он зажегся тем огненным чувством власти, которое одурманило его тогда на площади, во время казни сборщика податей Омара. Нет, султан не хотел примирения.

…Огузы всеми стойбищами уходили от противника в сторону диких гор. Остановились они только тогда, когда достигли ущелья, из которого некуда было отступать.

Вслед за ними к горам уже подтягивались войска Санджара. И все же последний день перед сражением огузы решили отпраздновать по обычаю своих предков.

В час, когда луна вышла из-за туч, было забито несколько сот молодых кобыл. На колья натянули желудки лошадей, в которые наложили мясо. Вместо дров в огонь бросали очищенные от мяса кости.

Над темным длинным ущельем тянулись сизые дымки, ржали лошади, ревели дети. Почти у каждой юрты воины точили оружие, подгоняли снаряжение. Все знали, что наступает решающий день, и никто не мог угадать: как и чем он закончится?..