Слезы Турана - [29]

«Его величеству султану султанов от верного и преклоняющегося Арслан-хана. Зная высочайшую милость вашу по отношению ко мне и желание встретиться и увидеться со мной, так как никто из приближенных державы, помощников и опор религии и государства не находится в таком положении и месте перед вами, как я; зная про то доверие, которое султан султанов имеет к чистоте и правдивости моих взглядов и моей хорошей распорядительности, что не является тайной и не нуждается в объяснениях, — сообщаю вам, что с помощью аллаха и моих слуг, которые выслушивают все известия и вникают в мои приказания, имея похвальные манеры, сообщаю, что в городе наступила снова тишина и покой»…

Выслушав известия своих слуг и родных о мирном положении в Самарканде, водворившемся благодаря в'оле аллаха, теперь же, соблюдая тонкости благоразумия и рассудительности, мы посылаем известие и совет, чтобы нам снова доверить власть.

Самарканд ждёт вас и готовится с почетом встретить султана султанов при счастливом сочетании звёзд…»

В шатре оживились и заговорили; Санджар еще пристальнее глядел на ханов и беков. Воины, одетые в доспехи, кому были свойственны привычки грубые, высказывались громко, потрясая оружием. Но не к ним прислушивался Санджар, зная, что сильные руки и острые мечи нужны лишь на поле битвы. Властная рука призвала к спокойствию.

— Волею аллаха нам подсказано справедливейшее решение. Но нам хотелось бы узнать, что думают мои приближенные!.. Ибо сказано наместником аллаха на земле, что расширение границ учения пророка — дело всех правоверных.

Главный визирь понял это как знак к началу разговора. Но не улавливая истинного намерения султана, ответил ему уклончиво:

— Шкура носорога подобна дереву, и это известно всем, кто хоть раз был в Хиндустане. Но если натянуть тетиву до правого уха, то стрела пробьет его шкуру на шахский гез (Гез — мера измерения).

Говорившего перебил эмир Кумач:

— Визирь ал Фадл, — да продлит аллах ваше пребывание на земле, — говорит: умный не забывает, что шакал становится опасным, если его шкуру оцарапать стрелой!

Визирь тут же воспользовался опрометчивостью своего противника:

— Да окаменеет рука в бою у того, кто войско великого Турана считает способным справиться лишь с дикобразом, разжиревшим на заброшенной бахче. Разве мы не помним своих побед в Аравии и Византии?

Но и атабек Кумач был хитроумным и опытным бойцом в словесных поединках. Он медленно поднялся, расправляя полы халата и этим выигрывая время.

— Я хочу сказать, что силь, рванувшийся с гор, можно остановить, но это не под силу слабому, носящему имя Самарканд! Султан султанов, повелитель вселенной двух слов не говорит. Войско уже на том берегу Джейхуна, а это, как мне кажется, один из главных признаков уже принятого решения. Мы не ради благосклонного расположения звезд над Самаркандом потеряли при переправе по три воина на каждую тысячу. Армия ждет добычи. И она ее получит!

— Повелитель вселенной ждет мудрого решения, — добавил визирь, закрепляя победу в первом поединке. — Немного нужно ума, чтобы совершить поступок безумца. Не алчность жадных должна быть советом высших, а государственная мудрость, способствующая расширению границ великих сельджукидов.

— Но разве не мудрый Низам аль-Мулк учил, что лучше отягощать походные хурджуны воинов золотом и добычей врагов, чем брать его у ремесленников и землепашцев Хорасана.

Визирь знал, что тяжелое положение хорасанцев беспокоит эмира Кумача, но ему и самому хотелось погреть руки у Самарканда. Главный визирь, только что построил новые лавки медников в этом городе, на доходы от которых хотел купить роскошный замок у берегов седого Каспия.

— Истина, указанная атабеком Мелик-шаха, свята, как любая сура корана. Но я предлагаю снять с барана не шкуру, а лишь состричь с него шерсть, которая на следующий год отрастет еще гуще. Надо не разорять походом Самарканд, а взять с него большой выкуп. О, величайший! — склоняясь, обратился визирь к султану. — Даже барсы в горах берут добычу лишь для утоления голода, оставляя остальных архаров тучнеть до другой охоты. Одни лишь презренные волки рвут добычу, обезумев от крови и жадности В послании Арслан-хана есть истоки святой мудрости.

— Кому дано право считать воинов султана султанов волками, обезумевшими от крови и жадности? — перебил его эмир Кумач. — Не слушай его, о, могучий властелин! Устами визиря гласит сама трусость. Кто может поучать солнцеподобного?! Презрение трусам! — воскликнул Кумач, падая перед султаном на колени.

Санджар милостливо коснулся рукой его головы.

— Боевые знамена гордо развернуты, мечи храбро обнажены! — продолжал Кумач. — Не дай же, мудрый султан, ломать крылья новых боевых побед. Разве твои львы не достойны громких почестей! Что скажут в Мекке, в Дели? Что подумают в Византии? Нет, меч великих сельджуки-дов не затупился! Не приказывай же, о величайший, свертывать и позорить боевое знамя, славы и побед!

Санджар мрачно смотрел через приподнятый полог шатра на Джейхун. Он видел, как отряд всадников накинулся на старика у лодки. Видел, как блеснул на солнце топор.

«О, всесильное небо, — подумал он про себя, — ты одно вершишь судьбы… В твоих руках удел каждого. Сердце твоего раба разрывается в поисках мудрого решения. Но чувство злобы не дает мне покоя. И сладкие слова о разорении Самарканда отягощают руку, желающую отменить поход. Вознагради же меня, святое небо, правильным решением!