Слёзы Анюты - [10]

Утром Старуха, наконец, поняла, что с нею не так. А, поняв, испугалась. Запричитала. Из старого кургузого рта потекли длинные липкие слюни. Слюни капали на подушку и с шипением превращались в розовый пар. На потёртых от времени веках замерцали мутные капли — слёзы. Слёзы, в отличие от слюней, не шипели и не обращались в пар, а вытягивались в острые блестящие иглы и вонзались в матрац, исчезая в его ватном чреве.

Она спустила на пол худые, переплетённые варикозом ноги и бросилась к стене. К тому самому месту, где безмятежная плоскость стены, прерывалась выпуклостью настенных часов. Уставилась на часы. Они показывали двенадцать. Тишина равнодушно порхала вокруг стоеросовой коробки часов. Ни одного тиканья не рождалось в дебрях шестерёнок и пружин. Значит, часы остановились этой ночью, с последним двенадцатым ударом, от которого… Старуха прижала жёлтую руку к прогорклым губам, ей даже было страшно вымолвить это слово.

Побежала к зеркалу. Блестящий овал скорчился в гунявое пятно, в котором Старуха узнала своё отражение. Она ухватилась за подол ночной рубашки и содрала её, оставшись в широких трусах. С усилием измождённого путника она спустила трусы на пол и начала разглядывать неприкрытое тело.

Пальцы обмусолили жухлые мешки грудей, спустились на кочевряжистый живот, поелозив недолго, скользнули вниз к расхристанному лобку, хлипкая поросль которого, казалась заиндевевшей.

Старуха вновь перевела руки на живот и надавила. Ладони упёрлись в проржавелую плоть. Где-то там, в самых сокровенных далях тела, она нащупала нечто такое, чего там раньше не существовало. Теперь же это нечто становилось точкой отсчёта, нового бытия её, сумасшедшей реальности, о возможности жить в которой она даже не предполагала.

Мысли зароились в голове, ей сделалось сначала холодно, потом жарко, а затем и вовсе — серебряная позёмка беспамятства запорошила ей голову. Она взмахнула руками и рухнула на пол.

В забытье ей привиделся муж. Он сидел на унитазе и плевал на пол. На этот раз она смогла рассмотреть его лицо, и оно оказалось похожим на рокот неаполитанского прибоя. Красуясь перед мужем, Старуха залихватски растопырила веки и стала ходить туда-сюда, мимо него. Наконец, муж заметил её, перестал плевать на пол и поманил безымянным пальцем левой ноги. От радости она хотела бесшабашно взвизгнуть, но одёрнула себя, решив, что дамам её возраста неприлично взвизгивать, и ограничилась страстным сопением правой ноздрёй. Тем временем муж сплющил левый глаз в загогулину и призывно подмигнул ей. Она, было, пошла к нему, но остановилась, заелозила на месте. «А я беременна». Муж закачал надбровными дугами и исчез.

Старуха очнулась. Ёж блевоты топтался по её горлу. «Вправду беременная», — заскулила она одними гландами. Зажав рот руками, побежала к туалету. Распахнув дверь обомлела — на унитазе сидела коротконогая и косоглазая женщина, та самая, которую видела однажды с человеком, так похожим на её мужа. «Эххмаа!!!» — радостно заверещала женщина, вытянув в направлении хозяйке квартиры влажные морщинки, бороздящиеся около глаз. Внутренний толчок заставил согнуться Старуху пополам. Руки отпали ото рта, и тёплая рыжая масса хлынула вовне. Ей подумалось, что это выходят из неё не остатки вчерашней еды, а ржавчина, скопившаяся там за годы, и вот теперь пришёл час очиститься от этой коросты жизни.

Когда она разогнулась, женщина уже стояла возле неё, обнимая за плечи. «Скоро наши придут», «Кто?», «Наши, наши».

Тут Старуха вспомнила, что она голая, и ей стало неловко перед коротконогой и косоглазой. Тем более что рыжие струи брызнули ей на живот и теперь стекали густым, упрямым потоком к лобку. «Я сейчас», — она попятилась к спальне, но женщина вцепилась в её руку, привлекла к себе и приложила жилистое ухо к животу «Течёт», «А?», «Да жизнь течёт… новая».

Неожиданно воздух забугрился новыми звуками, в их хаотическом сочетании, Старуха внезапно узнала так хорошо известное ей щёлканье пальцами. В глазах зарябило. Рябь то складывалась в мозаику, напоминавшую лицо сына Миши, то рассыпалась вновь тысячью мелких частиц. Забыв про свою гостью, она начала красться по неровному следу, оставляемому щёлканьем пальцами. Следы вели в гостиную, а из гостиной на балкон. Осторожно, словно боясь порвать тонкую ниточку, указывающую путь к давно забытой надежде, она подбиралась к балкону. Уже на полпути к балконной двери стало ясно — там не только щёлкают пальцами, но и ещё поют. Пели ту самую песню, от которой умер Стёпа.

Замки балконной двери долго не хотели поддаться власти старческих рук. Наконец харкающий лязг дал понять об их полной капитуляции. Дверь отворилась. В глазах отразились две фигуры, о которых ещё час назад она могла думать, как об обитателях невероятно далёкого прошлого, это были Миша и Стёпа. Стёпа стоял перед братом и щёлкал пальцами, а Миша надсадно пел в такт щёлканью.

«Сыночки мои, Стёпа, Миша!», «Эх, мамка такую песню оборвала», «Родимые мои!», «Гляди, у мамки-то вновь пузо растет!», «Часы это всё виноваты, треклятые», «Терпи, скоро конец всему, чуть-чуть осталось».

Миша и Стёпа зашли в комнату, огляделись, Степа обхватил руками дыбившийся у стены шкаф и с грохотом уронил его на пол. В руках у Миши появился маленький топорик, Миша наклонился к поваленной мебели и стал разрубать его на части. Старуха не знала, что и сказать. «Иди мамка, не до тебя. Позовём». Гундосые руки Стёпы вытолкали её в коридор. Тут её ждало ещё одно удивление — посреди прокисшего воздуха сплелись в поцелуе две фигуры. Крупная фигура с ёрзающими надбровными дугами и покрытой испариной лысиной обнимала фигуру помельче, коротконогую и косоглазую. От нахлынувшей ревности Старуха начала вращать желваками, даже хотела выкрикнуть что-то обидное, но тут муж сам заметил её. Мазнув ладонью по лысине, он отколупал затвердевшую капельку пота и швырнул её в жену. Капелька ударила чуть выше набухшего пупа. Несмотря на лёгкое касание, внутри началось какое-то движение, что-то текло и перекатывалось. Бурый дым совершавшихся в животе пертурбаций затуманил сознание. Ей показалось, что углы квартиры стали мягкими. Чтобы не упасть, пришлось упереться в стену.