Слезовыжималка - [49]

Господин Партноу будет не первым сотрудником издательства, который успешно пробует себя в писательском деле. Так Майкл Корда, главный редактор «Саймон и Шустер», является автором многих книг. Прежде чем выпустить серию популярных романов, Тони Моррисон, обладатель Пулитцеровской премии, десять лет проработал редактором».

Я несколько раз перечитал статью от начала и до конца, только чтобы удержаться от ненужных мыслей. Я читал так внимательно, что, наверное, мог бы пересказать ее по памяти, как школьник, декламирующий стихи перед классом.

Наконец мои пальцы разжались, и я не смог удержать газету. Она упала к моим ногам. Я вообще практически ничего не мог удержать. Сердце давало сбои, мозг пропускал обороты, бурлящие мысли не поддавались контролю. Я ненавидел ублюдка Боба за то, что он сделал, за то, что он собирался сделать. Я хотел было позвонить в «Таймс» и рассказать правду, сдаться, сесть в тюрьму ради торжества истины в литературе. Однако не решился. Не теперь, когда книга наконец выйдет в печать, когда у нее появится читатель. Боб это прекрасно знал, знал, что я не стану поднимать шум, что я просто не смогу. И этим воспользовался.

Я отдавал должное его гению, его предприимчивости, тому, с каким изяществом он продумал обман, но я ненавидел название. «Слезовыжималка»? О чем он думал? Или это ирония? Быть может, таким образом он пытался скрыть сентиментальность истории, особенно в самом конце?

— У вас есть опыт работы продавцом?

— Нет.

— Зато вы много читаете, — с улыбкой молвила Бетти Вилкокс, подсказывая мне правильный ответ на свой вопрос. — Вы часто заходили к нам раньше. Вы наш постоянный клиент.

Мне пришлось сильно напрячься, чтобы вспомнить, насколько это соответствовало истине, покупал ли я хоть что-нибудь в «Букнук». Если честно, это не имело особого значения. Вообще-то, похоже, не имело значения вообще ничего — мои неловкие, хотя и честные ответы неизменно отметались. Похоже, фортуна крепко схватила меня за шкирку. А у мисс Вилкокс, с ее яркими голубыми глазами, открылась вакансия.

Я знаю, что сказала бы Промис. Она не одобрила бы саму идею — работать в «Букнук». Она сказала бы, что я зарываю свой талант, работая во второсортном книжном магазинчике.

Да, это слегка угнетало, хотя в «Букунук» было не так уж и плохо.

* * *

Знала ли она? Или, может, не хотела знать?

Эти вопросы стучались в тонкую, кривую дверь в моем сердце. А у меня не было на них ответа. Если бы вы приставили мне нож к горлу, думаю, я бы сказал, что она не знала. Понятия не имела. Промис выторговала мне свободу из лучших побуждений, она верила в порядочность Боба. И все-таки где-то в глубине души я подозревал, что она знала на интуитивном уровне, что Боб никогда ничего не станет обещать темпераментной двадцатипятилетней девушке.

Промис теперь вернулась домой и жила с родителями (временно — настаивала она, когда мы прощались; на этот счет у меня тоже были некоторые сомнения). Да, она мне звонила, ну или оставила несколько сообщений на автоответчике, в которых говорила о своем удивлении, о том, что она ни о чем не догадывалась, выражала свои искренние соболезнования. Я не перезвонил, хотя и боялся, что это заставит Промис думать, будто я считаю ее виноватой. Я ни в чем ее не виню.

Я занялся уборкой по какой-то случайной прихоти, потому что мне было скучно. Через день и один месяц после того, как Промис ушла с собакой и вернулась на Манхэттен, я выгреб все из кухонного шкафа. Я собирал в кучу скрепки для бумаг, пустые шариковые ручки, меню ресторанов с доставкой на дом, неопознанные кусочки пищи… И в самой глубине шкафа нашел крошечный листок бумаги, сложенный в идеальный квадрат. Открыв его, я ощутил себя на каком-то воображаемом острове: ноги утопают в мокром песке, штанины закручены до колен, а на лице — густая борода. Для меня это была записка из бутылки, написанная почерком, который наполнял меня одновременно радостью и досадой; моим собственным почерком.

Я думаю, все дело в желании встретить несуществующую женщину, идеальную в самом возвышенном смысле слова. Встреча с ней превратит меня в меня же, который будет не только лучше, но и еще и немного другим — он будет не настоящим мной, а мной идеальным. В моем случае идеального меня назвали бы гением, бесконечно талантливым продюсером, который всегда расслаблен, уверенно и легко, без особого напряжения создающим шедевры. Все потому, что он встретил ту-о-которой-давно-мечтал.

В тексте сквозила исключительная невинность: в том, что это было написано от руки, с не выверенным синтаксисом, с тем диким чувством, когда ты хочешь кого-то настолько сильно, что изливаешь свои размышления на рваный клочок бумаги. Сама бумага — белая, в синюю линейку, как из школьной тетрадки — только усиливала ощущение невинности. Где же я написал эту оду совершенству, пощечину реальности, которая мне же и досталась? Точно не в Сэндхерсте. Может, еще когда я жил на Хьюстон-стрит, в дни полного отчаяния? Может, я написал это в кафе, когда под рукой не оказалось зеленой тетради, а за соседним столиком сидела «несуществующая женщина, идеальная в самом возвышенном смысле слова»? А потом сам забыл, как засунул исписанный клочок в одну из коробок при переезде?