Слезовыжималка - [36]

Посреди разговора о близости — о том, что она обладает собственной волей, умеет преодолевать границы и выставлять безопасность в смешном свете, — моя собеседница заговорила о физической близости как о гипотетическом сближении. Она использовала метафору — трахаться. Или не метафору?

— Я думал…

— Что ты думал, Эван?

— Я думал, ты не любишь торопить события.

— Замедлять, торопить… Одно с другим связано, так ведь? Все дело в порыве. Словно прыгаешь в бассейн с холодной водой. Думаешь, я совсем с ума сошла?

— Да нет, не сошла. Просто я не ожидал.

Я лежал на животе и смотрел на пол, пытаясь представить поток воды подо мной. Интересно — как это? Порыв. Прыжок. Я почти никогда не действовал под влиянием порыва. То, что я держал Боба взаперти и поцеловал Промис в парке, было скорее исключением из правил. В тот момент мне больше всего хотелось заговорить о Маргарет и выспросить у Промис, связан ли этот разговор о порывах с приездом ее матери. И все-таки я смолчал.

Даже когда мы вернулись к изначальному разговору о том, как жизнь в пригороде убивает романтику, даже когда я положил трубку на тумбочку возле кровати — даже тогда я все еще ощущал что-то странное. Я чувствовал некое уплотнение в горле — там, где полноправными хозяевами всегда были слова. Мои слова и мысли рвались в неверном направлении, все быстрее и быстрее уходили вглубь. Я откашлялся, встал и сделал несколько глотков из бутылки «Перье», которая стояла на столе. Потом дошел до ванной, отыскал носовой платок и высморкался. Сердце отчаянно колотилось. Я прыгнул — и ощутил обжигающий холод. К нему нельзя привыкнуть, сколько ни готовься.

9

Однажды утром, когда я еще был маленьким, мама сказала мне: «Больше всего мне в тебе нравятся твои худшие черты». Или наоборот. Забавно. Что-то остается в памяти, а что-то тут же забываешь. В любом случае этот момент я запомнил. Я помню, как отец читал «Джорнал сентинел». В одной руке он держал газету, в другой — кусок поджаренного хлеба, которым собирал желток с тарелки. Он имел некое предубеждение против вилок и прочих полезных мелочей и поэтому пользовался куском тоста словно губкой.

Тогда я не понял, что она имела в виду. А мой отец, занятый завтраком, пожалуй, просто не придал этому значения. А ведь мне действительно хотелось понять. Теперь слишком поздно, а может, мне уже не так интересно. Но тогда, будучи ребенком, я любил парадоксы. Для меня все таило в себе тайну, загадку, некую дилемму. Помню, впервые узнав значение слова «дилемма», я был изумлен. Его как будто специально создали, чтобы описать состояние полной неопределенности, в котором я тогда так часто пребывал. Казалось, что язык со всеми его новыми словами возникал специально для меня. Или прямо во мне, словно кто-то читал мои мысли.

Может быть, мать имела в виду, что я одновременно и гордость, и проклятие — лучший сын, худший сын. Сын, которого она не хотела, но научилась любить. Это нас с ней объединяет, меня и мать, — привычка относиться к своей путаной жизни как к чему-то предопределенному, как если бы все наши желания продиктованы нам кем-то свыше. Это и еще то, что мы оба упорно продолжали цепляться за привычки и привязанности, которые давно исчерпали собственную полезность.

Вечером в восемь тридцать я открыл дверь на лестницу в подвал, присел на верхнюю ступеньку, положил голову на руки и закрыл глаза. Я думал о том, чем я занимаюсь или чем, как мне кажется, я занимаюсь (всегда существует эта разница, где действие — это мысль, которую столкнули с обрыва). Может, уже пора?

Внизу Боб залез на беговую дорожку, а телевизор был включен на полную громкость. После музыкальной заставки наступила тишина, и донесся голос Джейн Поли: «В наш век, когда уже не осталось запретных тем, эта остается исключением. Об этой проблеме редко говорят вслух, хотя, начиная с подросткового возраста, страдают от нее миллионы. Из-за всеобщего молчания многие думают, что они единственные, кто с этим столкнулся. Вот что чувствовала молодая женщина, когда с ней это произошло. Она потеряла душевное равновесие и погрузилась в пучину отчаяния. На протяжении почти года программа «Дэйтлайн» неотступно следовала за ней в ее волнующем путешествии от самоуничтожения к возможному возрождению. Поприветствуем Доун Фратанжело».

Может, я тоже прошел по этому пути? Быть может, пора остановиться, выйти из игры? А если да, то из какой именно игры? Я задавал себе все эти вопросы, и у меня возникало ощущение, будто я внезапно стал героем одной из книг по дешевой психологии, которые писал Боб, — ну, про борьбу с внутренним демоном и надежду на исцеление. Сидя на ступеньках, я почувствовал себя одиноким, очень одиноким. Из-за Джейн Поли я был готов впасть в отчаяние или погрузиться в депрессию. Казалось, я не в силах даже пошевелиться.

Я встал, прошел через кухню и поднялся в спальню. В кладовке достал с полки револьвер. Крепко зажав его в руке, я прикоснулся к маленьким винтикам у основания спускового крючка. Один, два, три, четыре. Нащупал и внимательно осмотрел несколько небольших изъянов, маленьких царапинок на барабане. Будто стирая пыль, я провел кончиком пальца по надписи, выгравированной на стволе: «Кольт Питон». По-моему, абсолютно неоправданное использование названия рептилии.