Слезовыжималка - [21]

Каково это было — осознавать, что я вошел в закоулки ее разума, прокрался в сокровенные уголки ее снов?

— А раньше ты был счастлив? — спросил я у Боба.

— В смысле — раньше?

— До похищения.

— Девятнадцать дней назад, когда шел с обеда? В тот самый момент? В тот самый день?

— Да нет, не в тот самый день. Вообще. Представь себе, что я твой близкий друг и ты вдруг решил со мной поговорить. Что бы ты ответил? Да, я счастлив? Спасибо, что поинтересовался?

— Счастлив? Может быть. Очень счастлив? Вряд ли.

— Почему? — Я откашлялся.

— Мне не нравится слово «очень». У меня у самого в жизни никогда ничего «очень» не было. Уж точно я не был «очень» счастлив.

— Очень успешен?

— В качестве редактора? — уточнил Боб. — Как посмотреть. Мне ведь не предложили место главного редактора.

Я обратил внимание — раньше мне это как-то в лаза не бросалось, — что линия рта образовывала у Партноу на лице четкую горизонталь. Интересно, когда он постареет, уголки рта опустятся, как в грустном мультфильме?

— Что тебе нужно от жизни, чтобы стать очень счастливым? — поинтересовался я.

— С чего ты вдруг спрашиваешь?

— Просто ответь, и все.

— Сейчас? — Боб повернулся и окинул взглядом биотуалет и двухъярусную кровать, которая необъяснимым образом помогла ему решить проблемы со спиной. — Наверное, я стал бы счастливее, если…

— Нет-нет! — запротестовал я. — Если я тебя отпущу, это что-нибудь изменит?

— Не в этом…

— Да нет, представь себе: ты попал в передрягу — смертельная опасность и все такое. Но спасся. И понял, какой же ты на самом деле счастливчик. Так ведь бывает, правда?

— Не понимаю, о чем ты. — Боб пожал плечами.

— Иногда и в авиакатастрофах люди выживает, — объяснял я. — Человек выжил — и его жизнь изменилась. Допустим, раньше он кричал на жену или ругался с садовником — а теперь как отрезало. Поел новый виток жизни. Понимаешь?

— Ладно. — Боб кивнул. — Допустим, такое могло бы произойти.

— Вряд ли. — Я покачал головой. — Только не с тобой. Да, ты отдохнул — еще бы, выспался. Вернулся в форму, да. Выходит, я оказал тебе услугу, нашел тебе место, в котором…

— Спасибо.

— Ты можешь остаться здесь, чтобы снова не оступиться. Рано или поздно я тебя отпущу, ты снова разжиреешь…

— Разжирею?

— …Осчастливишь парочку авторов. Снова начнешь подлизываться к агентам. И что? Что в этом хорошего?

— Ничего, — согласился Боб. — С таким же успехом ты можешь меня отпустить прямо сейчас.

— Только не сейчас.

— Ты в детстве мучил животных?

— В смысле? — удивился я. — Ты хочешь узнать, запирал ли я кошек в холодильник? Подвешивал ли за хвост? А может, я совал им в задницы петарды и поджигал фитиль? Ну уж нет. Ты меня с кем-то перепутал. Я боролся за права животных и раздавал листовки с призывами отказаться от использования меха. Божьи твари, святость земли и все такое. Вот таким я был. А ты?

— Я листовки не раздавал, — ответил Боб. — Но, по сути, был точно таким же. Минус религиозность.

— Знаешь, что я думаю?

— Что?

— Думаю, на моем месте ты бы сделал то же самое. Если бы тебе пришлось бороться, как мне…

— Всем приходится бороться, Эван.

— Если всем приходится бороться, но никто не похищает редакторов крупнейших издательств, что же со мной такое? Как ты это объяснишь? — Я взмахнул рукой, указывая на заграждение, на биотуалет, беговую дорожку, на звукоизоляцию, кровать — указывая на целый мир, созданный мною в подвале дома. Подвал дома, пригород Нью-Йорка, штат Нью-Йорк.

— Не драматизируй, — поморщился Боб. — Тебе просто был нужен друг.

— Значит, я всего-навсего одинокий засранец.

— Я этого не говорил.

— Я и есть одинокий засранец, Боб. Это очевидно. Но если бы мне был нужен друг, я бы пошел к психиатру. Дешевле вышло бы. К тому же у меня есть друг. Новый друг.

— Да. Ты встретил ее в библиотеке.

— Правда? — Я откашлялся.

— Я так думаю.

— Неужели это настолько очевидно? Или ты опять проявил догадливость образованного человека?

— Извини, что спрашиваю, — перебил меня Боб, — но почему ты все время откашливаешься?

* * *

Каково это — войти в ее сокровенные часы, явиться во сне? Каково это — проникнуть в мысли женщины?

Я сидел напротив Промис и старался не выдать своей радости. Краем глаза я видел, что библиотекарша все еще смотрит на нас. А еще я видел листок бумаги перед Промис, а на нем — предложение, написанное ее почерком: «Вчера мне приснился Эван Улмер». Я всегда испытывал ликование, когда узнавал, что кому-то приснился. Кто-то думал обо мне! Это было здорово.

Я поднапрягся и разобрал дальнейшее описание сна: «Ты был одет в костюм гориллы и приехал ко мне в гости в Нью-Йорк. Я спросила, как у тебя дела; мы обычно спрашиваем из вежливости: «Как у вас дела?» Ты не ответил, продолжал притворяться гориллой. Я повторяла вопрос снова и снова, потом разозлилась, а ты все не отвечал. Гориллы ведь не умеют говорить. Ты так решил и твердо стоял на своем».

В стиле Промис сквозило что-то девчачье. Нет, не сердечки вместо точек над просто какое-то кольцевое построение мыслей сразу же выдавало пол автора. А может, дело в ее возрасте? Конечно, я и раньше смотрел через стол, как она пишет, пытаясь прочесть слова вверх ногами, но до сих пор мои упражнения были совершенно бесплодными. Вот это новость. А я так обрадовался, что приснился Промис. Почему же теперь у меня возникло ощущение, что я совершенно не знаю эту девушку? Ну естественно, я горилла, настоящая горилла, не могу произнести ни слова. А как насчет самой Промис? Что ждет ее в будущем? Кем она станет?