Слепые жернова - [11]

Сара знала, что даже здесь, на самом дне, строго соблюдаются классовые различия. Обитатели верхних и нижних кварталов Пятнадцати улиц знали свое место и не замечали друг друга, пока сама Сара, вернее, Дэвид Хетерингтон не сломал лед предубеждения и не нарушил табу. Однако даже эти правила, копирующие еще более сильные настроения такого рода, царящие в Джарроу и Шилдсе, несмотря на убожество жизни без работы, не шли ни в какое сравнение с разницей между белой девушкой любого сословия и арабом.

Лицо Филис перекосилось от боли, когда она прижала руки к груди в знак своей искренности.

– Ты мне не веришь?

– Верю, Филис. Лучше объясни, как об этом пронюхал он. – Она указала кивком на дверь.

– Только сегодня и пронюхал. Сегодня я всего во второй раз разговаривала с тем парнем на улице. Я как раз вышла с работы и решила заглянуть на рынок, чтобы принести что-нибудь матери. Ты же знаешь, как она любит мидии. Я пошла в лавку, где продаются мидии, черный хлеб и пиво, а там оказался он, как раз лопал мидии. Не хочешь, мол, полакомиться? Нет, отвечаю, лучше возьму с собой. Когда я вышла, он увязался за мной. Так мы с ним и прошлись по улице. Не могла же я ему сказать: «Тебе нельзя со мной идти!»

Ее глаза, полные боли и бунта, требовали ответа, и Сара ответила:

– Конечно, нет! И это все?

– Все! Богом клянусь, больше ничего не было. Но учти, – Филис подалась к сестре, – теперь будет продолжение. Провалиться мне на этом месте, если это окажется пустой угрозой! На этот раз во мне что-то надломилось. Он и раньше угощал меня ремнем, но не так, как сегодня. Клянусь, я с ним расквитаюсь! Я уже знаю, как. Богом клянусь, он у меня попляшет!

– Филис, тебе больно, вот ты и городишь чушь.

– Не просто больно, а хоть на стену лезь! – Филис в отчаянии замотала головой. – Хоть в гроб ложись! Только я не подохну, нарочно выживу, чтобы его осрамить. Господи! – Она стиснула руки. – Никто и глазом не успеет моргнуть, как я отсюда вырвусь. Вот увидишь, я даже тебя опережу. Увидишь!

Можно было подумать, что Сара с ней спорит, а та твердила только:

– Хорошо, хорошо, успокойся! Ложись-ка, я натру тебе спину.

Филис послушно улеглась на живот. Когда Сара щедро натерла ей спину мазью, она перевернулась и сказала:

– Ох, и дурно же мне! Совсем плохо дело.

– Лежи спокойно, сейчас я что-нибудь тебе принесу.

Она сострадательно улыбнулась сестре и провела пальцем по ее обезображенной рубцом щеке.

Оказавшись за дверью спальни, обессиленно привалилась спиной к стене. Ее душила злоба. Это чувство было так сильно, что ей самой стало страшно: ее так и подмывало слететь вниз, вооружиться ремнем для правки бритвы, висевшим под зеркальцем у камина, и стегать этого тщедушного изверга, пока он не взмолится о пощаде. Она знала, что способна сейчас на это, у нее хватит и силы, и твердости. Почему же она медлит? Потому, наверное, что еще никогда ни на кого не поднимала руки. Она пыталась заставить себя дать волю праведному гневу, но ее хватало только на то, чтобы молиться Святой Деве Марии. Спускаясь вниз, она увещевала себя: «Ты уже взрослая! Что ты колеблешься? Он бы никогда больше не позволил себе рукоприкладства!»

В кухне была одна мать, но она сделала жест, давая понять, что отчим рядом, в кладовке.

– Я иду за врачом, – объявила Сара.

– Что ты сказала? – спросила всклокоченная голова, высунувшаяся из-за двери чулана.

– Я сказала, что приведу врача.

– Только посмей! Врачу придется заниматься вами обеими: ты у меня тоже узнаешь, почем фунт лиха. В любом случае тебе несдобровать. Если бы я не встретил эту паршивку с шоколадным ухажером, то ты была бы первой. Ничего, на хорошее дело всегда найдется время.

– Я сказала, что больше не позволю! – не выдержала Энни, двинувшись на мужа.

– Не пыхти попусту, женщина. Если тебя устраивает, что обе твои дочери – уличные девки, то я не потерплю их у себя под крышей.

– Вот и отпусти их на все четыре стороны! – крикнула Энни.

– Отпущу, когда сочту нужным, и не раньше. А пока я не дам им превратиться в последних проституток.

Сара метнулась к нему и, схватившись обеими руками за край стола, крикнула:

– Ты это о чем? Следи за своей речью, потому что после того, что я увидела наверху, я готова отплатить тебе твоей же монетой! Слишком долго ты тут самоуправствовал, всех запугивал. Теперь этому пришел конец. Если ты еще хоть раз поднимешь руку на меня или на кого-то еще в этом доме, я сама вооружусь твоим ремнем и спущу с тебя шкуру. Помяни мое слово!

Сара уже не кричала, а почти визжала. Мать стояла рядом, плечом оттирала дочь от стола и пыталась заглушить ее рев, повторяя:

– Успокойся, успокойся!

Саре не хватало дыхания, словно она преодолела галопом добрую милю. Она судорожно ловила ртом воздух. Какое-то время в кухне не раздавалось никаких других звуков. Потом Пат Бредли настежь распахнул дверь и предстал перед женщинами. Они ожидали крика, а услышали тихий голос:

– Значит, мы зазнались? Немного поякшались с той стороной и уже задрали нос?

– Что плохого в «той стороне»?

Сара настороженно смотрела через материнское плечо, как изверг спокойно подходит к камину, отворачивается от них и упирает ладони в худосочные бока.