Слепой. Я не сдамся без боя! - [10]

Глеб, разумеется, промолчал, поскольку все, что он мог сказать, Ирина прекрасно знала сама. Человек в основной своей массе — то еще быдло, и в силу не до конца понятных современной науке причин самым сильным наркотиком для него была и остается власть. Кто-то стремится властвовать над миром, кому-то довольно небольшой постсоветской республики, а еще кто-то вполне удовлетворяется покорным страхом в глазах жены и детей.

В обществе, где всем всего хватает, власть не нужна, и именно поэтому власть имущие наркоманы никогда не станут по-настоящему заботиться о благоденствии своих подданных. Как сказал незабвенный Аркадий Райкин: пускай все будет, но чего-нибудь не хватает. Так, для уважения к власти, которая, хотя бы теоретически, может дать недостающее — буханку хлеба, стакан воды или персональный вертолет, поскольку ездить на автомобиле уже наскучило, да и пробки не дают житья. Власть должна защищать рядовых граждан, и, когда никакого врага на горизонте не наблюдается, она сама его создает, чтобы, чего доброго, не стать ненужной. Властолюбие и алчность испокон веков идут рука об руку, и именно это, а вовсе не недостаток материальных ресурсов, во все времена делало невозможным осуществление на практике утопических мечтаний о земном рае.

— Какое там все, — повторил Глеб. — Об этом можно говорить часами и даже целыми днями. Вот, к примеру, с Ириной в проектном бюро работала мусульманка. Так после этих взрывов ее буквально за три дня затравили и выжили из коллектива. И это архитекторы, интеллигенция. А она, между прочим, татарка откуда-то из-под Казани, и хиджаб, наверное, только по телевизору и видела… Честное слово, я не удивлюсь, если ей в один прекрасный день захочется подбросить в вестибюль родного учреждения сумку с гексогеном. А желающих поднять на воздух Лубянку наверняка столько, что, если собрать их в кучу, можно голыми руками прорыть еще один Беломорканал. И далеко не все они на поверку окажутся мусульманами.

Федор Филиппович демонстративно покосился на часы, и Глеб замолчал. Генерал не был виноват в несовершенстве мира; кроме того, он тоже был женат, имел собственную кухню и, надо полагать, вечерами выслушивал от супруги еще и не такие перлы кухонной философии.

— По некоторым данным, — заговорил его превосходительство таким тоном, словно за все это время Сиверов не проронил ни словечка, — в Москве с недавнего времени действует постоянный центр, управляющий действиями террористов. В том числе, как ты понимаешь, и смертников-шахидов. Именно там были спланированы и подготовлены взрывы на Лубянке и Парке Культуры, и там же в данный момент разрабатывается акция, мишенью которой является здание нашего управления. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это серьезно.

— Разумеется, — нахмурив брови и придав лицу сосредоточенное, в высшей степени серьезное выражение, значительным тоном поддакнул Сиверов. — Я готов, можете на меня полностью рассчитывать. Костьми лягу, но не позволю международному терроризму попортить ваш кабинет.

— Подход не идеальный, но вполне конструктивный, — одобрил его энтузиазм Федор Филиппович. — Только я предпочел бы, чтобы ты все-таки перестал ерничать. Да и костьми ложиться вовсе не обязательно. Пускай эта сволочь костьми ложится, а ты мне еще пригодишься.

— Центр, — хмыкнул Сиверов. — Центр… Как-то непохоже это на террористов. Вся их сила в том, что они неуловимы и вездесущи, а тут — центр какой-то, да еще в Москве… Так и представляю себе офисное здание — стекло, бетон, зеленое знамя над входом, куча новеньких японских джипов у парадного подъезда, а внутри полным-полно бородачей в камуфляже. Подходи, окружай и начинай зачистку — милое дело!

— Не совсем так, — вертя в руках извлеченную из портфеля коробочку с леденцами, сказал Федор Филиппович. — Где-то они, несомненно, базируются, какая-то крыша над головой у них есть. Но центр — это не здание, а группа людей, скорее всего, очень немногочисленная. Возможно, это всего один человек — тот, кто этот центр возглавляет, а остальные так, на подхвате.

— Тогда это должна быть весьма неординарная личность, — заметил Глеб.

— Более чем, — кивнул Потапчук. — Ты себе даже не представляешь, насколько неординарная.

Он отложил в сторону коробочку, внутри которой, как горошины в погремушке, брякнули леденцы, и достал из портфеля красную пластиковую папку. Папка была полупрозрачная, и в ней, насколько мог судить Глеб, не было ничего, кроме фотографии — по-видимому, той самой, которую генерал обещал показать, когда придет время.

— Вот, полюбуйся, — сказал Федор Филиппович, извлекая фотографию из папки и протягивая Глебу.

— Шутить изволите, ваше превосходительство? — осведомился тот, взглянув на снимок. — Личность, не спорю, известная и где-то даже легендарная. Но ведь он, если память мне не изменяет, уже года три, как землю парит!

— А сколько лет парит землю старший лейтенант ВДВ Глеб Петрович Сиверов? — вопросом на вопрос ответил генерал. — Он ведь, помнится, погиб еще в Афганистане. Да и после того ему пару раз случалось погибать. Помнишь? То-то же. А то — землю парит…

— Но ведь было же официальное сообщение, — сказал Глеб, уже понимая, что городит чепуху. — Была спецоперация, были потери с обеих сторон, было опознание тел, в том числе и этого… Что же, все это — липа?