Слепой инстинкт - [15]

Он, опустив голову, молча сносил эти привычные издевки, впрочем, не жалея о том, что заикнулся о найме кого-то со стороны. В конце концов, неважно, что он скажет, мать все равно будет говорить только о его внешности и необходимости жениться. Он мог бы рассказать ей о рыбалке, и все равно она заговорила бы о его внешности. Он мог бы рассказать ей о своем улове на выходных, и мать без особых проблем перевела бы разговор на его будущую жену.

— Вот, например, в субботу. Что ты делал в субботу, мальчик мой? Может, ты ухаживал за какой-нибудь женщиной?

Он чуть не подавился капустой, но сумел сдержаться, хотя его едва не вырвало. Пришлось срочно прополоскать рот вином. Мать с отвращением покачала головой, но ничего не сказала. Вероятно, она решила, что уже достаточно пристыдила его.

— Я ходил в кино, — солгал он.

— Один?

Он кивнул.

— Ох, мальчик мой. — Мать вздохнула так тяжко, будто он только что сознался ей в убийстве. — И что мы с отцом сделали не так? Мы так старались, воспитывая тебя. Не может быть, что все это только из-за твоей внешности. Наверняка есть что-то еще.

Как всегда, она была права. Но об этом он не мог рассказать матери. Она не поняла бы его. Никто бы его не понял. Таков удел иных. Они всю жизнь остаются непонятыми.

Но он всегда справлялся с этим. Главное, что жизнь предоставляет ему возможность утверждаться в своей инаковости, холить и лелеять ее, свободно развиваться. Да, именно этим он и занимается.

Глава 4

Отсюда он следил за интернатом, выжидал, наблюдал, чувствовал себя могучим и непобедимым. В лесу он был как дома.

И наверняка оставил тут какие-то следы.

Они всегда их оставляли. Иногда намеренно, но, как правило, случайно. Но не все следы можно было увидеть, сфотографировать, уложить в пакет для улик, промокнуть ваткой.

— Справа снизу, — Пауль Адамек махнул рукой, но сам остался на месте.

Они с Франциской уже давно работали вместе, и Пауль знал, как ему следует себя вести. Готтлоб нужно было пространство, когда она пыталась сориентироваться на месте преступления. Конечно, ей лучше было работать в одиночку, но такая возможность выпадала редко. Тем не менее Пауль в такие моменты всегда старался держаться в стороне и вел себя тихо.

Повернув направо, Франциска прошла вдоль забора. Через двадцать метров она увидела на опушке леса бревно, о котором говорил Адамек. Остановившись, девушка посмотрела на землю. След был заметен сразу — преступник шел отсюда так же, как и она, воспользовавшись кратчайшей дорогой от бревна к дыре в заборе.

Франциска осмотрела бревно. Поваленный дуб лежал тут недолго: кора была еще твердой, даже грибами не успела порасти. Немного подумав, комиссар уселась на дерево. Возможно, преступник касался коры, но криминалистам легко будет вычленить следы, оставленные Франциской, так что можно было посидеть тут спокойно. Для Готтлоб это было важно. Нужно немного побыть там, где был преступник. Попытаться понять его. Увидеть то, что видел он. Франциска подняла голову. Место было выбрано идеально. За стволами сосен и забором Готтлоб видела стену интерната — то самое крыло, где жила Сара. Франциска не запомнила, в какой комнате обитала девочка, знала только, что на втором этаже. Отсюда было видно всю стену.

«И ты сидел здесь, ночью, в полной темноте. Лес не пугал тебя, ты даже отважился повернуться к нему спиной, а значит, вырос ты не в большом городе. Скорее всего, в деревне. Ты сидел тут и смотрел на интернат, на все эти окна. Что ты видел? Свет в окнах, задернутые занавески, может быть, чьи-то силуэты за стеклом, но не более того. И, наверное, ты знал, за каким из окон скрывается твоя жертва, а значит, ты уже бывал в интернате. Но если это так, то почему ты сидел здесь, сидел много часов? Это большой риск. Ты ведь мог приехать в определенное время и похитить Сару. Но нет. Ты предпочел сидеть тут и следить».

Теперь Франциске следовало сделать очередной шаг в своих рассуждениях, отстраниться от мыслей преступника, встать рядом с деревом. Спрыгнув с бревна, Готтлоб отошла на пару шагов.

«Ему нужен этот ребенок. Он сидит здесь, возможно, приходит сюда время от времени в течение нескольких дней и сидит здесь часами, хотя в этом нет необходимости. Он смотрит. И ему это нравится. Он вуайерист. Ему важно смотреть и при этом не быть увиденным. Но это еще не все».

Франциска посмотрела на здание интерната и представила себе, что лежит в теплой привычной кроватке. Толстые стены, окна, воспитательницы, которые ухаживают за детьми. Обманчивое чувство безопасности. Прямо как вчера в детской в доме у папы. Жизненный опыт и столкновения со злом удерживали Франциску от подобных ощущений. Она не верила в безопасность. Но детям обычно неведом страх. С точки зрения ребенка, постель — самое безопасное место в мире. Если спрятаться под одеялом, никто тебя не достанет. Одеяло защитит тебя от страшного черного человека.

Ему известна потребность людей в безопасности. И он считает себя разрушителем этой безопасности. Это дарит ему иллюзию могущества. Возможно, его возбуждали мысли о том, что эти дети лежат в своих кроватках и боятся его, боятся кошмаров, таящихся в темноте.