Слепой гость - [34]

И пока по толпе, как круги по воде, расходилось волнение, возле белой палатки готовились новые события.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Сбывшиеся желания. — Незнакомый крестьянин советует моему отчиму уснуть, а дряхлый старик дает мне важное поручение.

— Мехди, — услышал я крик моей матери. — Мехди, взгляни на меня и на моего мужа! Вот мы стоим перед тобой и умоляем о милости. Неужели ты не сделаешь для нас того, что сделал для безбожника? Пожалей меня, Мехди!

Мать ползла к мулле на коленях. Отчим, потрясенный чудом, был страшен. Я никогда его не видел таким. Он мычал, мотая головой, как будто бы ворот давил ему горло, и быстро шевелил пальцами около своего рта — жест, по-видимому, означавший и мольбу о помощи, и надежду. Странно было слышать это болезненное мычание, странно было видеть уродливые ужимки на его лице, а калеки, стоявшие сзади, кричали и наперебой требовали чудес.

Мулла молился. Казалось, что он не слышал ни диких воплей калек, ни просьб моей матери. Размеренно и спокойно он повторял стихи Корана и кланялся и целовал землю.

И снова в толпе началось движение. Расталкивая стоящих впереди, из задних рядов пробивались хлопкоробы и виноградари, колхозники и горожане. Они больше не смеялись и не шутили. Они шли с серьезными и нахмуренными лицами, шли, чтобы понять, что происходит здесь, шли молчаливые и враждебные, готовые уличать и требовать правды. Они обходили молящихся, они заслоняли их, и вот уже палатка была окружена не безумными стариками и старухами, а спокойными настороженными людьми, подозрительно смотревшими на муллу.

С тех пор как Мамед вышел вперед из толпы и стал поносить Мехди, прошло уже очень много времени. Однако мне казалось, что это было часа два назад, не больше. С удивлением я заметил, что солнце уже шло к закату и тень от горы падала на котловину. Я почувствовал, что у меня отекли ноги, потому что, сдавленный со всех сторон толпой, все это время я стоял не пошевельнувшись. Рядом со мной вздыхал Бостан. Я смотрел на него. Он осматривался вокруг и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. И многие вокруг нас топтались, откашливались, переводили дыхание. Тогда я не смог бы этого выразить, но сейчас мне в голову приходит сравнение: так бывает в театре, когда наступает короткий антракт. Зрители, те, что, замерев и волнуясь, смотрели прошлую сцену, вздыхают и усаживаются поудобнее. Одну минуту на сцене и в зале движение и шорох. Но вот актеры заняли свои места, дан сигнал, и в тишине продолжается представление.

Почувствовал ли мулла перемену, происшедшую в толпе, я не знаю. Во всяком случае, он ничем этого не выказал. По-прежнему он молился, не обращая внимания на происходящее, и, казалось, весь был поглощен стихами Корана. Мать стояла перед ним на коленях — мулла не видел ее, отчим мычал, мотал головой — мулла не слышал его; но постепенно в толпе нарастал гул, он становился все громче и громче, и вот уже можно было расслышать отдельные фразы.

— Кто он? — говорили в толпе. — Вправду ли он глухонемой? — Да, да, его знают! — Ты знаешь? — Знаю. Я был года два назад в его городе и видел его. Надо опросить в горсовете, амбулатории, — наверное, его смотрели врачи.

Но вдруг поднял руку Фейсалов, и толпа стихла.

— Есть ли здесь кто-нибудь, знающий глухонемого сапожника Сулеймана? — громко произнес он.

Несколько человек выступило вперед:

— Мы знаем.

— Я его тоже знаю, — продолжал Фейсалов. — Правда, я знал и Мамеда, слепого. Но вот Сулейман. Он из нашего города. Мы знаем его давно, знаем его жену, его жизнь. Он честный, хороший человек, глухонемой от рождения. Здесь нет обмана.

Многие из толпы, знакомые с отчимом, кивали головами и повторяли: «Тут нет обмана».

— Пусть мулла попробует исцелить сапожника Сулеймана, — закончил Фейсалов, — пусть Сулейман заговорит!

И многие в толпе кивали головами и повторяли: «Да, да, пусть Сулейман заговорит».

Мулла продолжал читать стихи из Корана. И когда он кончил читать, он встал с колен, неторопливый и торжественный, и, как будто не слышал ни слов Фейсалова, ни разговоров толпы, указал глазами на отчима: подведите его ко мне.

Человек в белом подошел к отчиму и за руку подвел его к мулле. Мать плакала от волнения и счастья, а стоявшие вокруг смотрели так, как бывало, мы с Бостаном смотрели на заезжего фокусника с непременным желанием поймать его в тот момент, когда он выбрасывает из рукава монету.

Отчиму накрыли голову платком. Все было так же, как с Мамедом. Мулла долго читал по-арабски Коран, а потом плюнул в разные стороны и сказал:

— Прославляй бога, возвещая его величие!

Снова толпа замерла в ожидании, и вдруг из-под платка раздались слова, произнесенные звонким, не знакомым мне голосом:

— Нет бога, кроме бога, и Магомет его посланник!

Я сначала даже не понял, что это сказал отчим! Прожив с ним вместе больше четырех лет, я ведь никогда не слышал его голоса. Те бессвязные звуки, которые он иногда издавал, ничем не напоминали голоса, произнесшего теперь «шахад».

Но вот он сдернул с себя платок. Он стоял перед толпой растерянный и счастливый.

— Люди! — выкрикнул он. — Люди! — и, упав на колени, поцеловал ковер, на котором сидел мулла.