Слепой. Глобальный проект - [3]

— У нас по старинке, хотя наверху есть машина для эспрессо. Как желаете?

Он заказал по-турецки, двойной без сахара. Через несколько минут женщина выставила на дубовую столешницу две тонких чашки рижского фарфора, одну — себе, другую — Глебу.

— Замечательная покупка, — произнесла она, — но мне жаль, что теперь ее не будет в витрине. Я ее любила. И мастера, который ее сделал — тоже.

— Ваш муж? — поинтересовался Глеб.

— Сын, — ответила латышка. — Он умер.

— Простите, — пробормотал Сиверов, ему не хотелось грустить и притворяться тоже не хотелось, и он поспешил допить кофе.

— Я очень рада, что его искусство расходится по всему миру. Знаете, мальчик был инвалид, и по всем медицинским прогнозам прожил непростительно долго — почти сорок лет. Он не знал женщин, но они носят его серьги, броши, ожерелья. Моя дочь, его сестра, утверждает, что это высшая справедливость — если не он сам, то его творения касаются женских тел. Мы с ней тоже носим его кольца — вот эти.

На дубовую стойку легла узкая ладонь, украшенная ажурным клубком серебряных нитей, в которых словно запутались маленькие янтарные солнышки.

— Потрясающе, — искренне восхитился Сиверов и вспомнил про Анечку — ведь уже совсем взрослая, примеряет Иринины шляпки перед зеркалом, прячет от него всякие женские штучки.

— Знаете, я бы и для дочери что-нибудь выбрал, лучше — брошь или подвеску, с кольцом ведь можно не угадать размер.

— А она похожа на вас? — дама пристально разглядывала его лицо.

— Да, похожа, — почему-то согласился Глеб, хотя Аннушка, взрослея, все больше становилась похожа на Ирину.

— Девушке подойдет вот это — на прилавок легло колье в виде толстой граненой цепи, с которой, чередуясь, свисали плоские кружочки желто-коричневого и зеленовато-серого янтаря. Каждая янтарная пластинка была в тонкой, словно взлохмаченной проволочной оправе, резко контрастирующей со строгими звеньями, прилегающими к шее.

— Отлично, беру! — обрадовался Глеб. — И футляр к нему, вот этот. Какой прекрасный мастер — ваш сын!

Глеб хотел сказать «был», но вовремя спохватился.

— Это не сын. Это дочь. Знаете, я Бога за все благодарю. Но особенно за то, что дал мне двоих детей. Я, родив инвалида, больше детей не хотела — боялась. А сын, именно сын, подслушав наш с мужем разговор, вмешался и настоял. Теперь, когда его нет, я понимаю, как он любил меня, как боялся оставить одну…

Дальняя дверь скрипнула, и на свет выехала девушка в инвалидной коляске. Ноги ее были укрыты такой же, как у матери, шалью, плечи неестественно, неодинаково приподняты, как при тяжелой форме кривошеи, красные, узловатые пальцы цеплялись за высокие колеса. На правом безымянном поблескивало кольцо.

Сиверов попрощался с латышкой, кивнул ее дочери и быстро зашагал к стоянке. Он гнал машину по скользкому шоссе и думал о той самой высшей справедливости, которая сделала творения талантливого мастера желанными и для пуританок, и для развратниц. И о том, что за все в жизни приходится платить. Двое здоровых, умных, красивых детей — огромный подарок судьбы, и чем она уравновесит это счастье?

Глава 4

Звонок Потапчука раздался, когда он въехал на МКАД. Если бы не «пробка» — не снял бы трубку и успел увидеться с Ириной. А теперь придется сворачивать на Ярославское шоссе, гнать до тридцать четвертого километра, потом по Красноармейскому. Там, на повороте на Левково, его будет ждать автомобиль, в нем инструкция по выполнению операции.

Ничего о том, что ликвидировать придется человека, каждый грамм мозга которого стоит больше, чем годовой бюджет страны, которую тот считает родиной, Федор Филиппович Глебу не пояснил. Он и сам не очень вникал, зачем венгерским коллегам нужно избавиться от Белы Меснера, но помнил, что год назад пообещал им помощь и содействие в историях, аналогичных случаю с хозяином «Берлоги».

Свернув вправо, Слепой проехал метров двадцать, притормозил, отсчитал десять шагов в глубь леса, перпендикулярно трассе, увидел раскидистое дерево. Генерал предупредил, что ключи от автомобиля будут в дупле.

Он легко нашел ключи и брелок, соединенные металлическим кольцом. Вместо них бросил в древесную щель свой такой же комплект, поправил сползший с плеча ремень дорожной сумки и направился к дороге. Рядом с его серым «фольксвагеном» уже стояла «тойота», на влажной двери четко виднелся отпечаток руки. Пригнавший ее сотрудник, очевидно, был где-то поблизости, но присматриваться Сиверов не стал. Он быстро сел за руль, выжал сцепление и помчался в нужном направлении. Минут через семь-восемь съехал на обочину, остановился, открыл бардачок. Там, в мятом пакете из «МакДоналдса» нашел паспорт на имя москвича Ласло Адамиша, записку о том, что на это имя забронирован одноместный номер в пансионате с многообещающим названием «Астория-один», и фотокарточку женоподобного очкарика. На обратной стороне фотографии было написано: «На вид двадцать восемь — тридцать пять, фактически — сорок один. Родной язык — венгерский. Хорошо, без акцента говорит на американском английском, очень прилично на русском и иврите. Может изменить внешность. Особые приметы — плохой запах изо рта, всегда жует жвачку. Тщательно охраняется потенциальными чеченскими покупателями. Сколько охраны — неизвестно, но для семинара-практикума по гештальт-продажам в условиях рыночной экономики зарезервировано пять двухместных номеров и столько же одноместных. У всех «семинаристов» звучные чеченские и дагестанские фамилии».