Слепота - [82]

Но тут всеобщее ликование сменилось озабоченностью. А что же теперь делать, спросила девушка в темных очках, после такого я ни за что не засну теперь. Да никто не заснет, побудем здесь, сказал старик с черной повязкой и осекся, словно бы внезапно охваченный сомнениями, но потом все же справился с собой и договорил: Подождем. Стали ждать. Плошка в три своих огня освещала лица вокруг стола. Сначала, покуда еще не унялось оживление, все выспрашивали, как же именно все это произошло, не почувствовал ли прозревший чего-нибудь в глазах или, может быть, даже в мозгу, но потом разговор стал увядать, и в какую-то минуту первый слепец додумался сказать жене, что завтра пойдем, мол, домой. Но я-то еще слепая, отвечала та. Ничего, я поведу тебя, и только те, кто сидел здесь и, следовательно, самолично слышал сказанное, способен понять, как это можно было произнести столь простые слова, чтобы одновременно прозвучали они и горделиво, и властно, и заботливо. Второй, когда на дворе была уже поздняя ночь и едва мерцала плошка, где масло было уже совсем на исходе, зрение обрела девушка в темных очках. Она, все это время вообще не закрывавшая глаза, словно зрение должно было войти через них, а не возродиться где-то внутри, вдруг сказала: Кажется, я вижу, и, конечно, осторожность никогда не повредит, раз на раз не приходится, недаром же говорится даже, что нет слепоты, а есть слепые, хотя многовековым опыт ничему другому не учил нас, как именно тому, что нет слепых, но есть слепота в разных видах. Итак, здесь уже трое зрячих, еще один — и численный перевес будет на их стороне, но, хотя новообретенное счастье еще не улыбнулось остальным, жизнь их уже стала гораздо, несравненно легче, кончилась неизбывная мука, терзавшая их до этой минуты, поглядите только, во что только превратилась эта женщина, в ней будто оборвалась туго натянутая струна, будто пружина какая-то не выдержала беспрестанного давления и лопнула. Может быть, поэтому ее первую обняла девушка в темных очках, и теперь слезный пес не знает, куда кидаться сначала, ибо слезы льются у обеих. Вторым — старика с черной повязкой, и вот теперь мы, глядишь, и узнаем истинную цену словам, нас ведь еще совсем недавно, помнится, так растрогал и умилил их разговор, итогом коего стало красивое решение начать совместную жизнь, однако ныне положение несколько изменилось, и перед собой девушка в темных очках видит, благо теперь ей возвращен этот дар, старика, и кончились идеализация, порожденная наплывом чувств, выдуманная гармония на необитаемом острове, ибо морщины — это морщины, а лысина есть лысина, и нет разницы меж черной повязкой и слепым глазом, о чем не преминул, правда в других выражениях, сообщить он сам: Ну, теперь гляди на меня в оба, тот ли я, с кем ты, по твоим словам, намеревалась жить, а она ответила: Я знаю тебя, ты — человек, с которым я живу, ну, наконец-то сказаны слова, что дороже, чем кажутся, и поцелуй, скрепивший их, им под стать. Третьим, когда начало рассветать, обрел зрение доктор, и теперь уже не было сомнений — прозревают все, это всего лишь вопрос времени. Опуская вполне естественные и предвиденные излияния и изъявления чувств, поскольку они ничем не отличались от тех, что были с достаточной подробностью описаны ранее, так что нет необходимости повторяться, пусть даже речь в данном случае идет о главных героях нашего правдивого повествования, скажем лишь, что доктор задал запоздалый вопрос: Что же происходит в городе, а ответ прозвучал из того же самого дома, где находились они все, ибо из квартиры под ними кто-то вылетел на площадку с криками: Я вижу, вижу, и с этого этажа встанет солнце над праздничным городом.

Праздничным был и завтрак. Поставленное на стол, помимо того, что представлено в крайне незначительном количестве, способно и качеством своим отбить аппетит у кого угодно, да и сила чувств, как это всегда бывает в минуты обострения их, вытесняет голод, однако теперь пир задает радость, и никто не жаловался, и даже те, кто еще был слеп, смеялись, как если бы уже прозревшие глаза принадлежали им. По окончании девушку в темных очках осенило: А если мне оставить на дверях записку, что я здесь, то ведь родители, если появятся, будут знать, где меня найти. Возьми меня с собой, попросил старик с черной повязкой, хочу почувствовать, что творится на свете. И мы тоже пойдем, сказал жене тот, кто был раньше первым слепцом, может быть, писатель тоже прозрел и намеревается вернуться к себе, а по дороге промыслим какой-нибудь еды. И я тоже, сказала девушка в темных очках. Через несколько минут доктор, оставшись с женой вдвоем, сел рядом с нею, в углу дивана спал косоглазый мальчик, слезный пес, положив голову на передние лапы, то открывал, то закрывал глаза, показывая, что он — на страже, в открытое окно, несмотря на ранний час, доносился многоголосый гомон, и заполнившая улицы толпа выкрикивала только: Я вижу, и его повторяли и прозревшие, и те, к кому зрение возвращается в эту самую минуту: Я вижу, вижу, и впрямь казалось, что в другом мире случилось так, что кто-то первый сказал некогда: Я ослеп. Косоглазый мальчик пробормотал что-то во сне, а что это был за сон такой, и, может быть, он видел мать, спрашивавшую: Ты видишь меня теперь, видишь. Жена доктора спросила: А остальные, и доктор ответил: Мальчик, наверно, прозреет, когда проснется, да и другие, думаю, тоже скоро излечатся, скорей всего уже сейчас это произошло, а вот бедному нашему старику с черной повязкой суждено сильно испугаться. Почему. Потому что у него катаракта на глазу, и за время, прошедшее с тех пор, как я его смотрел, она уже вполне созрела, так что он сейчас — как в плотном облаке. Он ослепнет. Да нет, когда все войдет в свою колею и начнет работать, я его прооперирую, это вопрос нескольких недель. Почему же все-таки мы ослепли. Не знаю, может быть, когда-нибудь причина станет нам известна. Хочешь, я скажу тебе, о чем думаю сейчас. Хочу, скажи. Я думаю, мы не ослепли, а были и остаемся слепыми. Слепыми, которые видят. Слепые, которые, видя, не видят.