Слепота - [72]

Когда вернулись в столовую, оказалось, что старик с черной повязкой уже не спит, а сидит на диване. Сидит, обхватив голову руками, запустив пальцы в густую седину, кустящуюся вокруг лысины на затылке и на висках, сидит так напряженно и застыло, словно хочет собрать ускользающие мысли или же, напротив, не дать им лезть в голову. Он услышал шаги, он знал, откуда они пришли и что делали там, откуда пришли, а знал не потому, что к нему вдруг вернулось зрение, и он, на цыпочках ступая, подкрался и, как те, другие старцы, подсматривал в щелочку да не за одной, а сразу за тремя купающимися Сусаннами, нет, он остался слеп, но все же постоял у двери на кухню и оттуда слышал все, что говорилось на балконе, слышал смех, и плеск, и шум дождя, и вдыхал аромат мыла, а потом вернулся на свой диван и стал думать о том, что в мире еще, оказывается, есть жизнь, и стал спрашивать себя, найдется ли хоть краешек этой жизни ему. Жена доктора сказала: Женщины уже вымылись, очередь за мужчинами, и старик с черной повязкой спросил: Дождь-то идет еще, Да, еще идет, и в кастрюлях на балконе есть вода. Раз так, я предпочел бы вымыться в лохани, сказал старик, причем так, словно предъявлял сертификат о своем почтенном возрасте, словно объяснял: Я из того времени, когда еще не говорили ванна, но исключительно — лохань, и добавил: Если можно, конечно, обещаю нигде не напачкать и на пол не надрызгать, постараюсь, по крайней мере. В таком случае я принесу воду в ванную. Помогу. Я справлюсь и одна. Но я же не калека, должен же и от меня быть какой-то прок. Ну, в таком случае идем. На балконе жена доктора придвинула поближе тяжеленную, доверху полную бадью. Вот, берись, сказала старику, направляя его руку. Давай, и они подняли бадью: Хорошо, что ты решил помочь, одна бы я не справилась. Знаешь такую поговорку: Старый конь борозды не испортит. Это, кажется, только половина. Ну да, но глубоко и не вспашет. Ты, я смотрю, философ. Да нет, просто я старик. Они опрокинули бадью в ванну, и жена доктора вспомнила, что в ящичке у нее лежит начатый кусок мыла. Она вложила его в руку старику: Будешь благоухать, не то что мы, можешь не экономить, еда, глядишь, и кончится, но мыла в магазинах сколько угодно. Спасибо. Только смотри, не поскользнись, хочешь, позову мужа, он тебе поможет. Нет, я уж лучше сам. Ну, смотри, дело твое, да, и вот еще что, вот здесь, под рукой у тебя, — машинка, бритва и помазок, если захочешь подровнять бороду. Спасибо. Жена доктора вышла. Старик с черной повязкой снял пижаму, по счастливому жребию доставшуюся ему при распределении одежды, и очень осторожно залез в ванну. Вода была холодная, да и той мало, не больше, чем на ладонь, она покрывала дно ванны, да, ни в какое сравнение не идет это убогое бултыхание с тем, как три женщины, ликуя, подставляли тела под щедро хлещущие с небес струи. Старик с черной повязкой опустился на колени, глубоко вздохнул, набрал в сложенные ковшиком ладони и плеснул на себя воду, от которой перехватило дыхание. Быстро, чтоб не замерзнуть, растер ее по всему телу и принялся методично и последовательно намыливать плечи, руки, грудь, живот, лобок, гениталии, промежность: Хуже зверя, подумал он, потом худые бедра и так дошел до обросших какой-то корой ступней. Оставил их в пене, чтобы отмокли немножко, и, сказав: Голову надо вымыть, поднял руки к затылку, чтобы снять повязку: Тебе тоже мытье не повредит, и дал ей соскользнуть в воду, намочил и намылил голову, и вот, весь в белой пене, стоял человек посреди всеобщей белой слепоты, где никто не смог бы его найти, но если он подумал так, то ошибся, потому что в этот миг почувствовал, как чьи-то руки прикоснулись к его спине, собрали хлопья пены с плеч, с груди, растерли ее по лопаткам, причем так медленно, словно хотели компенсировать свою слепоту сугубой тщательностью. Он хотел спросить: Кто это, но не смог, язык не повернулся, и дрожь пронизала все его тело, но не от холода, а руки продолжали мягко и бережно мыть его, и женщина не сказала: Я — жена первого слепца, я — жена доктора, я — девушка в темных очках, но вот они завершили свою работу, ушли, и в тишине еле слышно щелкнула захлопнувшаяся дверь, а старик с черной повязкой остался стоять в одиночестве и на коленях, словно вымаливая какую-то милость, и дрожа, дрожа. Кто же это был, спрашивал он себя, и разум подсказывал, что это могла быть только жена доктора, кому ж еще, как не ей, всеобщей защитнице, кормилице, радетельнице, оказать ему еще и это скромное внимание, так говорил ему разум, но старик не верил ему. И все дрожал, сам не зная, от холода или от волнения. Отыскал на дне свою черную повязку, сложил ее вдвое, крепко потер один край о другой, выжал, водрузил на место, ибо с нею чувствовал себя не таким голым. Когда, чистый и душистый, вошел он в столовую, жена доктора сказала: Ну, наконец-то есть у нас и вымытый, выбритый мужчина, и чуть погодя тоном человека, вспомнившего о том, что надо было бы сделать, да не сделано, добавила: Ах, спину тебе потереть забыла. Старик с черной повязкой промолчал в ответ и только подумал, что правильно поступил, не поверив разуму.