Следящий за горизонтом - [10]

И только дома, в затхлости которого через раз пробивались запахи то плесени, то спирта, то нестиранной одежды, Майкл начинал чувствовать себя свободно. Здесь же, вместе с ним, жил человек, который возможно и не любил его так, как может любить сына отец, но человек, которому он был небезразличен хоть в какой-то степени. Человек, который мог не слишком долгим разговором заставить Майкла хорошенько пересмотреть своё отношение к чему-либо. Отец был всегда, какой бы ни был, а сейчас его может не стать.

За дверью, за которой, судя по голосам, лежал его отец, тихо играла классическая музыка. Иногда он слышал подобные композиции из окна пожилой соседки на проходной в доме, где они жили. Майкл не помнил её лица, хотя она частенько здоровалась с ним, когда они встречались. Майкл хорошо помнил, что не так давно её увезла реанимация, после чего он её больше не видел.

Внутреннее, сущее Майкла с каждым новым мгновением углублялось в ранее неизвестные ему глубины чувств печали и боязни утраты. Сейчас, казалось, он начинал ощущать, не поверхностно, как привык, а в полной мере. Чувства. Мучительное ожидание заставило Майкла несколько раз обернуться в сторону приемной на входе в поисках возможной поддержки.

Наконец дверь перед ним бесшумно приоткрылась, и коренастый мужчина в белом халате жестом пригласил Майкла войти. Те же холодные тона в этой комнате не отличались от тонов во всей больнице. Незнакомые Майклу аппараты, мониторы, медицинские инструменты на столе напротив кровати больного, и сам больной. Один во всей палате.

– Я приношу вам свои извинения, доктор Рассел, тон был и вправду непотребный, но что я должен был сделать? – Рядом с медсестрой Альбертиной стоял среднего роста полноватый чёрный мужчина. С видом истинного аристократа разговаривая по телефону, он задвинул шторы.

– Да… Он не жилец, доктор Рассел. – Развернувшись, чёрный доктор обратил внимание на Майкла, – я сделаю так, как того требуют правила.

Сунув телефон себе в карман, он бессвязно ругнулся и, подойдя к капельнице, начал её проверять. Альбертина поставила слева от кровати стул и предложила Майклу присесть. У входа уже никого не было.

– Я слышал, мальчик, ты очень хотел поговорить с ним, – начал доктор. – Я был против. Он не в себе, и будет нести околесицу, вести себя очень несдержанно. Но это твоё право, ты настоял. У вас пять минут, не больше. Извини.

– Вы можете все выйти? – попросил Майкл.

– Я постою лицом к окну, это максимум который я могу тебе предложить…

– Доктор Рудо, может, мы позволим Майклу… – перебила Альбертина.

– Вы можете подождать за дверью сестра, спасибо. – Доктор Рудо был непреклонен.

И Альбертина вышла, не проронив не единого слова. Майкл почувствовал сползающую слезу у себя на щеке и поспешил её вытереть. Доктор Рудо сделал инъекцию больному, положил шприц на стол и отойдя немного поодаль, произнёс:

– Ты ведь сильный.

– Не знаю, – Майкл придвинул стул к кровати.

Тело отца спустя несколько минут тишины немного вздрогнуло, он резко повёл рукой. Пробуждение его не выглядело естественным, вместе с открытием глаз на его лице отразилась ужасная болезненная гримаса, переполненная недовольством и ужасом. И это поразило Майкла. Отец всегда выглядел человеком спокойным и рассудительным, даже когда был пьян, но сейчас… он смотрелся жалко. Не из-за его ослабленного состояния, а из-за маски жалости и смятения на своём лице.

– Это, что это… Это не сон… сволочи. Доктор, помогите мне, я же умираю! – С каждым новым словом тон отца становился нестерпимо надрывистым, как у рыдающего ребёнка. Майкл не мог поверить своим ушам. – Сделайте что-нибудь!

Он хотел было дёрнуть ногой, но ремни койки крепко стягивали его конечности и не позволили ему этого сделать. Майкл заметил их только сейчас, и к вышеописанным его чувствам горя начала примешивать злоба.

Авторитет отца переставал казаться незыблемым, и казалось, ничего уже с этим не поделать. Его бледное, затёкшее и чуть покрасневшее лицо развернулось к Майклу, и тут же снова сменило направление.

– Мистер Рейв, к вам пришел сын. Он хотел вас видеть, – доктор Рудо, скрестив руки на груди, пристально следил за реакцией отца. Судя по всему, ему тоже претило подобное поведение.

– Да к чёрту это! Мне плохо, боже, я умру… – очередной всхлип. Видно, как остатки сил, которые он истратил на попытки воззвать к доктору, покидали его. Он опустился на подушку, более не поворачивая головы в сторону Майкла.

Есть жалость, а есть сочувствие. Сочувствие возникает вследствие видимости борьбы, жалость вследствие видимости бессилия. Майкл жалел отца, сокрушался, но вместе с тем, он испытывал самое сильное отвращение и ненависть ко всему, что происходило в этой палате. Он хотел просто выйти отсюда, только лишь выйти, но решил-таки начать диалог первым. Майкл практически никогда так не делал.

– Как ты себя чувствуешь, пап?

– Как? – отец слегка усмехнулся, – как грёбаный труп может себя чувствовать, твою мать, что за вопрос? – Изо его рта летели слюни.

И снова тишина. К сожалению, Майкл не знал, что ещё сказать, а отец лишь тяжело сипел. Майклу оставалось только следить, как доктор Рудо под проклинающие его заявления со стороны отца, снова открыл капельницу, после чего отец отключился. Он представлял себе этот момент по-всякому, но только не так. Майкл был пустым местом даже для умирающего отца.