Следы ведут в пески Аравии - [75]

Больше всего Зеетцена занимала судьба Джераша, или Герасы, как назвал город Александр Македонский, построивший его в конце IV века до нашей эры. "Почему Джераш не вызывает в Европе такого же интереса, как Баальбек или Пальмира?" — недоумевал он. Подобно тому как некогда Нибур восхищался Персеполем, так и Зеетцен не мог оторваться от Джераша. Город стоял в долине, недалеко от притока Иордана — Эс-Серки. Уже на подступах к нему встречаются гробницы с барельефами, мраморные саркофаги. Развалин жилых домов не видно, но есть множество остатков общественных зданий, базилик, два мраморных амфитеатра, три храма, на южной стороне — развалины триумфальной арки. В одном перистиле из двенадцати коринфских колонн одиннадцать сохранились почти целиком. Колоннада форума овалом обрамляет площадь. Городские ворота состоят из трех арок и декорированы пилястрами. Улицы и площади города, выложенные большими тесаными камнями, украшены многочисленными колоннами — Зеетцен насчитал их более двухсот, а на перекрестках установлены каменные пьедесталы, но статуи исчезли.

Пошли холодные дожди. Оборванный, промокший до костей, Зеетцен босиком шлепал по грязи. На ночлег располагался в нещерах. Через реку Эс-Серка он переправился в район Эль-Белка с единственным сохранившимся городом Эс-Салт.

Эс-Салт — очень древний город, когда-то его называли Аматузой. На вершине горы над ним — руины крепости, служившей и римлянам и крестоносцам. Под горой — плодородная долина Вади-Шуайб с садами фиговых, оливковых и гранатовых деревьев.

Двинувшись на восток, Зеетцен вскоре вышел к стоящему на пяти холмах Амману. Раббат-Аммон, древняя столица государства аммонитян, в III веке до нашей эры получивший в честь нового владыки Птолемея II Филадельфа имя Филадельфия, славился памятниками древнего искусства. Сейчас глинобитные лачуги как бы сползают с холмов, многие жилища вырублены в скалах.

Как переменчивы в этих местах географические названия! Библейские сменились римскими, римские — арабскими. Если бы мы захотели проследить, по карте путь Зеетцена во всех деталях, то у каждого пункта нам бы пришлось писать по два-три названия, а иные вообще исчезли с лица земли.

В развалинах древних поселений Зеетцен обнаружил немало греческих и римских надписей, перемежающихся с более поздними арабскими. Копирование этих надписей составило одно из его важнейших занятий, оно отнимало почти все время. Это был адский труд. Ему приходилось то лазать по пещерам, то ползать по земле, то карабкаться по камням, то влезать на спину собственного мула или проводника. Поза была неудобна, он срывался и, чертыхаясь, лез снова. Многие надписи стерлись, их было трудно читать. Вознаграждением за этот тягостный труд служили такие ценные находки, как, например, надпись римского императора Марка Аврелия.

Как и Нибуру, ему сразу же пришлось столкнуться с подозрительным отношением местных жителей к подобному занятию. Они думали, что эти загадочные письмена скрывают тайну кладов, на которые покушается чужестранец, или же содержат описание путей, по которым франки смогут вторгнуться в их страну. За официальным разрешением к шейхам местных племен Зеетцен не смел обращаться: заподозрив недоброе, шейх мог потом приказать уничтожить всех живущих здесь христиан.

В Баальбек и на развалины Пальмиры Зеетцен специально привозил с собою книги с описанием этих мест и показывал их арабам, объясняя, что все это уже давно известно в Европе. Ничего не помогало. Казалось, ему верили, но, когда он облегченно вздыхал и принимался за дело, снова раздавалось:

— Вознагради меня, о чужестранец, за мое молчание, и никто не узнает о том, что ты здесь задумал!

Еще хуже, если в заинтересованности Зеетцена усматривали колдовство. Тогда его окружали люди, вооруженные копьями и палками, они бросали в него камни, рылись в его поклаже. И тут его выручала профессия. Когда у него находили травы и насекомых, он объяснял, что он — врач и странствует в поисках лекарственных средств. Разговор сразу принимал совсем иной оборот. Больные устремлялись к нему за медицинскими советами — чаще всего эти люди страдали венерическими и глазными болезнями, — а здоровые, как правило, теряли всякий интерес и отходили в сторону.

То и дело Зеетцен слышал о том, что где-то началась эпидемия или разбойники остановили кого-то на дороге и били до тех пор, пока тот не отдал все, что у него было. Или что бедуины угоняли овец и коз из деревень и верблюдов из караванов. Но он уже ничего не боялся. Как-то на него напали десять всадников. Именем одного из правителей Хаурана, Омар-аги, они схватили его, обыскали, но, не обнаружив денег, отпустили с миром. Этот случай придал ему еще больше уверенности.

Возвращаясь из своих путешествий в Дамаск, Зеетцен приводил в порядок записи, отправлял в Германию ящики с рукописями и коллекциями, векселя для оплаты, письма фон Цаху со своими астрономическими наблюдениями и с обзорами арабских трудов по астрономии и географии. Вся эта почта шла сложным путем — через французских негоциантов в ливанский Триполи, затем на Кипр, оттуда в Венецию и далее на север. Наконец-то начала прибывать и почта для него. он получил письма от фон Хаммера, от герцогини, от брата. Узнал, что герцог Готы теперь будет ему регулярно высылать по 2000 талеров в год. Настроение Зеетцена настолько улучшилось, что с этого момента в его записях появились собственные стихотворения. Да, да, наш герой был не лишен поэтического дара. Будущее представлялось ему безоблачным и сулило множество необычайных впечатлений.