Следы ведут в пески Аравии - [110]

Так Буркгардт сразу же соприкоснулся с бытом и правами арабов, оседлых и кочевых, гораздо теснее, чем его более осторожный предшественник.

С памятью о Зеетцене в Хауране, Джолане, Ледже и южнее Буркгардт встречался не раз. В одной из деревень Хаурана хозяин дома, христианин, сказал вечером, когда все темы для разговора были исчерпаны:

— А вот года четыре назад здесь тоже был один. Муса его звали. Говорил, что лекарь, да нас не проведешь. Мы понимали: он пришел к нам от аль-Малика аль-Асфара.

— От кого? — не понял Буркгардт.

— От желтого царя. Из Московии.

— Какой Московии? — Буркгардт, конечно, уразумел, о чем идет речь, но был поражен подобной осведомленностью.

— Той, где русский царь. Он прислал его готовить нашествие на нас, чтобы освободить от турок. Муса сокровища в земле искал, все про них допытывался.

— Ваше сокровище — сама земля. Обработаете, засеете ваши поля и настоящее богатство обретете в хорошем урожае, — серьезно сказал Буркгардт, все еще не теряя надежды на то, что в этом печальном, полном противоречий мире все-таки победят справедливость и благоразумие.

— Это ты правду говоришь, чужестранец, истинную правду, — грустно сказал хозяин, не желая бесполезного, с его точки зрения, разговора.

В других местах, когда Буркгардт договаривался с проводником или погонщиком, ему просто объявили тариф, установленный здесь четыре года назад Мусой. Был, например, такой разговор:

— До Буеры, говоришь? Муса до Бусры тридцать пиастров платил.

— Побойся Аллаха! Это же очень дорого!

— Муса платил. Боялся он очень.

— Ну а я не боюсь. Дороги только не знаю. За три пиастра пойдешь со мной до Буеры?

— Пойду. Муса хороший человек был, а ты веселый.

— Вот и пойдем. Я тебе по дороге всякие истории будут рассказывать.

Он хотел видеть в проводнике не слугу, а доброго попутчика, друга, особенно если с этим человеком его связывали дальняя дорога и длительное общение.

Иногда Буркгардт нанимал погонщика с ослом. Казалось бы, зачем это ему? Поклажи у него нет, а сам он едет на лошади. По он ужо разобрался в психологии собственника: владелец осла, идущий рядом с ним, в случае опасности непременно становится защитником. Он высмеивает тех, кто пытается путешествовать с удобствами. Ему милее ночевать в грязном караван-сарае, где матрацем служит земля, а одеялом — собственный бурнус или абайя, есть с погонщиками или с арабскими торговцами, самому кормить свою лошадь, чистить и седлать ее.

Порою ему удавалось пристроиться к попутному каравану, и тогда он подчинялся общим законам передвижения по арабским землям. Он чувствовал себя частью большого неведомого мира, растворялся в нем и с радостью перенимал чуждые обычаи и манеры. Восход солнца караван встречал обычно молитвой, пением и пронзительными криками, и Иоганн громко кричал вместе со всеми. Когда же солнце близилось к полудню, все в караване замолкало. Предводитель каравана делал знак, и верблюды опускались на колени, а люди располагались на отдых в их тени. Прикрывшись накидкой, Иоганн пытался в эти минуты незаметно делать записи. Опыт всех предыдущих путешествий показал, что дневник необходимо вести ежедневно. Вовремя не запишешь — быстро выветрится из памяти, и можно считать, что день прожит напрасно.

Ночью, на привале, повсюду горели костры из сухих веток и верблюжьего помета, звучало приглушенное пение, шел тихий разговор. Из муки, масла и лука готовили ужин. Иоганн с нескрываемым интересом прислушивался к беседам арабов. Обсуждали случаи ограбления на дорогах. Вспоминали тех, кто бывал в этих местах, откуда пришел и зачем.

— Некий христианин из Эфиопии, — рассказывал кто-то, — пожелал умереть в Эль-Кудсе — Иерусалиме по-ихнему. Приплыл он из Массауа в Джидду, а ваххабиты его поймали да и притащили к своему Ибн Сауду, в пашу веру обратили. Так он и провел там два года. А потом сбежал. В прошлом году в наши места попал. Пожил немного в Эс-Салте, нанял проводника и отправился в Эль-Кудс. Подошел он к Иордану, два дня и две ночи молился на берегу, не вставая, а потом сразу и умер. Вере своей так и не смог изменить.

Много подобных историй наслушался Иоганн за время пути. Придумал он для себя и еще одно увлекательное занятие — начал составлять сборник арабских пословиц и поговорок, первый в Европе. И поэтому он теперь запоминал, а иногда и записывал характерные изречения и афоризмы.

Однажды в деревне близ Алеппо Буркгардт, так же как в свое время Зеетцен, наблюдал свадьбу. Свадьба была христианской, но многие обряды были здесь одинаковы у христиан и мусульман. Отец невесты получил выкуп за дочь. Сумма обычно устанавливалась исходя из имущественного положения жениха, будущего главы семейства, в данном случае она была велика — 1500 пиастров. Невесту привезли ее подруги. Встречая их, женщины били в бубны, юноши стреляли из мушкетов в воздух. Между тем жених спустился к ручью, омылся там, вернулся к себе в дом и приоделся. На разукрашенной лептами лошади, в сопровождении своих друзей он подъехал к дому шейха. Когда он спешился, двое юношей подхватили его на руки и, натужно крича, внесли в дом. Шейх сказал: "Будь благословен, жених!", и юноши опустили жениха на землю. Вскоре после этого жениха повели в церковь, где его ждала невеста с подругами. Священник совершил таинство брака, и все отправились на свадебный пир. Отец жениха к этому дню зарезал десяток овец и наполнил вином огромные чаны. Всего пировало более ста человек. Друзья жениха ходили меж гостей и восхваляли его, а тот гость, около которого они останавливались, должен был выкладывать им деньги на подарок молодоженам. Иоганн с удовольствием пил и ел вместе со всеми. А после ужина в центре деревни развели костер, у которого расселись музыканты, и начались танцы. Иоганн выяснил, что наиболее поправившийся ему танец называется "дабка", и записал его мелодию.