Следы - [58]

Ладно, тогда скажем, что я привязал веревку. Я застрелил отца. Я подошел к окну и увидел, что идет снег. Я понял, что по веревке спускаться уже нельзя, потому что следы на крыше сразу меня выдадут. Что же я мог сделать? Все до смешного просто. Я мог тихонько пройти в свою комнату и запереться изнутри ключом от чердака. Да, я уже говорил, что нашел ключ от двери на чердак в коробке на самом чердаке. Но если бы дедушка или тетушка Грасия нашли в моей комнате лишний ключ, когда обыскивали дом, то стали бы они всем об этом рассказывать или же просто спрятали бы его обратно на чердак?

Зачем мне нужен был ключ, если я планировал побег из окна, я не знаю. И почему я спланировал побег из окна тоже сложно сказать. Возможно, я придумал какую-то хитрую схему с ключом и веревкой. Или вообще вся эта идея с веревкой — одна из самых дурацких ошибок, которую, в лучших традициях, всегда совершают убийцы. Оставить дверь между нашими с Люси комнатами незапертой тоже было бы еще одной ошибкой. Здесь все вопрос времени. И правда, после того, как прогремел выстрел, мне нужно было выглянуть в отцовское окно, затем через всю комнату тихо выбежать в коридор в свою собственную спальню, запереться, взять стул и начать колотить им по двери. А Люси в это время должна была встать с кровати, обуть тапочки, зажечь лампу, подбежать к нашей общей двери и ее открыть. В принципе такое возможно. Не знаю. Думаю, я не смог бы исполнить все эти действия за две минуты. Но тут мне вспоминается, как долго тянулись две минуты, когда ты мерила Грегу температуру.

В общем, кажется, время играет против меня. А вот то, что я мог бы сделать с пистолетом, играет в мою пользу. Когда вспоминаю, как тщательно обыскивался дом, начинаю понимать, что я просто не мог нигде спрятать этот пистолет. Его бы обязательно нашли. Выкинуть его из окна я не мог. Его было бы видно на снегу. Но, конечно, у меня тренированные бейсболом руки, так что я вполне мог выкинуть его куда-нибудь подальше из отцовского окна. Нет, бред какой-то. Его бы все равно уже давно нашли. Однако пропажа пистолета не такая уж значимая зацепка и с лихвой перекрывается тем фактом, что в ту ночь никто не выходил из дома и в доме не прятался.

Думаю, что Крис мог совершить это преступление равно так же, как и я. Нет, так не пойдет. Крис любил отца: не настолько, чтобы скорее убить, чем позволить ему потерять превосходный рассудок, но достаточно, чтобы не убивать его по какой-либо другой причине. Отец бросил попытки отговорить Криса продавать ранчо. Крис использовал плохое здоровье и слишком высокую загруженность отца в качестве весомого аргумента для покупки новой земли поменьше. Отцовское мастерство ведения хозяйства, видимо, успокаивало совесть Криса, когда он намеревался запихнуть нас на какую-то крошечную долинную ферму. А так же Крис у нас знатный сентименталист и — можно сказать, следовательно, — немного трус.

Но все же мне стоит говорить о нем мягче. Последние несколько дней из головы у меня не выходит одна мысль: а борясь с тем, что я всегда называл «квилтеровской сентиментальностью», не боролся ли я с простой тонкой чувственностью, способностью любить, для которой сам я просто слишком груб и неотесан? Мысль о том, что я могу жениться на какой-нибудь королеве, тут же передать ей всю власть над собой и позволить называть меня «Атотой», вызывает у меня тошноту. Взгляни на дядю Финеаса, привязанного к Олимпии. Посмотри на Криса с Ирен! Вы с Грегом другие; но вы друзья. Вы сами печете свой хлеб вместо того, чтобы пировать на чужих дрожжах. И ты — ты настоящая Квилтер. Но я просто хотел рассказать о своих мыслях по поводу нехватки чувственности в себе: может быть она просто порождает во мне необъяснимые вспышки, яркие вспышки, возможно вспышки ярости.

И мне так же интересно, если отец убил того негодяя за несколько месяцев до моего рождения прямо на глазах у моей матери, могло ли это зрелище повлиять на мое развитие? Некоторые говорят, что все, что происходит с матерью во время беременности, влияет на плод. Я никогда в это не верил, потому что если бы это было верно для людей, то было бы верно и для животных. Но, с другой стороны, что мне об этом известно? Или вообще о чем-либо? Вот что скажу: я не думаю, что совсем не способен на любовь, если любовью называть то чрезвычайно серьезное и одновременно (в какой-то степени) очень забавное, цепкое чувство, которое я испытываю к нашей семье и К‑2. Но вот если этим словом называть эту показуху, как у Ирен с Крисом, то увольте.

Есть тетушка Грасия, и я испытываю к ней чувство любви. Она сидела там и лгала, несмотря на клятву, чтобы спасти семью Квилтер; чтобы спасти Ирен, Криса и меня. Думаю, что любой из нас готов пожертвовать собственной честью, собственными предрассудками и всем подобным ради такого дела. Но, клянусь, я думаю, что тетушка Грасия единственная из нас, у кого хватит смелости пожертвовать вообще всем. Я точно знаю, что она сегодня сделала. Но должен ли я идти сейчас к ней и сюсюкаться, чтобы показать свою любовь? Нужно ли мне принижать ее великолепие, чтобы удовлетворить собственные эмоции? Писать свое имя красной ручкой на пьедестале мраморной колонны?