Следы под окном - [8]

- Значит, твой дедушка - наш зубной врач.

- Тетя, а вам он зубы не вырывал?

- Слава богу, нет, здоровы мои зубы.

- Это хорошо. И мои зубы дед не вырывал.

- А кто же тут еще живет?

- Дед Валя, баба Лида, мама, папа, я и Ира.

- Сестричка Ира?

- Ага, она еще говорит не по-нашему: бу-бу-бу, а-а-а...

- А бабушка твоя не работает, отдыхает?

- Не отдыхает, а кашляет: к-ха, к-ха...

Алена засмеялась, подхватила мальчика на руки, покружила.

- Какой ты хороший, Кирюша, - она чмокнула малы, - ша в щеку и поставила на ноги. - Славный мальчик. - И ей, как всегда, когда приходилось возиться вот так с детьми, стало грустно и обидно, что не родила она себе такого сыночка или дочку и что не останется после нее никого, кто бы продолжил цепочку их родословной. Ни братьев у нее не было, ни сестер. А мог же и у нее быть такой внучек, говорил бы вот так потешно, радовал бы ее.

- Иди, Кирюша, домой, а то вон уже баба Лида беспокоится, - заметила Алена в окне женщину.

- Ага, я пойду и скажу, что гуляю около дома, - охотно согласился он, толкнул спиной калитку и пошел.

"А что, был бы такой внук, может, и не один, - думала она по дороге в санаторий, - если бы после войны родила сына (почему-то верилось, что родился бы сын), ему было бы почти тридцать". Подумала про внуков, которые могли бы у нее быть, - и представился беленький рассудительный Кирюша. И фамилия их была бы Ровнягины. Если бы... Если б Ровнягина не убило на войне...

Могла бы Алена родить и позже, не от Павла Ровнягина. После войны, в конце сороковых, полюбила она женатого мужчину, отца двоих детей. Все в том человеке она нашла: и любовь, и ласку, и сочувствие, и жалость, которая не унижала, а придавала ей уверенности - есть кому пожалеть, а значит, помочь в жизни. Бросилась она в ту любовь, как в омут, - что будет, то будет. Ничего не могло ее удержать, ничего не боялась: ни сплетен, ни стыда, ни пересудов людских, ни суда общественности на профсоюзном собрании льнозавода. Любила она его до самозабвения, и он ее так же любил, и было им обоим хорошо и радостно от того, что легко досталось им счастье и что без раздумья бросились они навстречу друг другу. "Это мое счастье, пусть временное, пусть короткое будет, но оно мое", - думала она, заранее отбиваясь от людских нападок. Она понимала, что такое счастье не может быть постоянным, будничным, ведь счастье - это дар божий, взлет души, которого, бывает, ждут всю жизнь, счастливая развязка чего-то сложного, трудного.

Но чем дальше, тем все более неспокойно чувствовала себя Алена, все чаще задумывалась, что любовь и счастье крадет она у жены и детей любимого, делая их несчастными. Было уже такое, когда однажды нашла она на улице кошелек с деньгами. Казалось, нечаянная находка должна была обрадовать, а стало горько, противно, представились слезы того, кто потерял деньги: может, пожилая женщина несла пенсию, а может, ребенка послали в магазин или долг кому-нибудь отнести? Ребенка того теперь бьют, ругают родители... Алена не смогла и копейки взять из той находки, отнесла кошелек в милицию.

Сказала Алена любимому про свои горькие мысли и предложила расстаться. А он, ее любимый, готов был семью бросить и уехать с Аленой на край света.

В любой истории всегда найдутся свидетели: не люди, так земля расскажет. А украденную любовь от людей не спрячешь. Люди заметили и рассказали жене.

Жену любимого Алена знала, видела ее мельком, такая неприметная серенькая мышка, со смешными тоненькими косичками. Эти бесцветные косички и смешили Алену. И вот однажды вечером она пришла к Алене с двумя маленькими девочками. Словно прикрываясь ими, как щитом, она сначала впихнула в комнату дочек, а потом зашла сама. Сняла туфли и зачем-то стала вытирать босые ноги о половик. Две девочки - одной лет семь, другой меньше, похожие на мать, с такими же смешными косичками - громко поздоровались и стали посреди комнаты. А их мать подошла к Алене, как-то униженно протянула ей руку и стояла, растерянно теребя полу своего жакета и боясь поднять глаза на Алену.

- Простите, - наконец сказала она и запнулась, - простите, что мы пришли. Я бы не пришла, но вот дети... Что будет, если я одна с ними останусь, без мужа? Как мне тогда жить? - Ресницы ее заморгали, нос сморщился. - Как же я их прокормлю?

- Тетя Лена, - сказала старшая девочка и погладила ее руку, - не забирайте нашего папу. Он хороший, мы его любим. - И оглянулась на мать, ожидая, видимо, подсказки. - Не забирайте.

- Вот видите, дитя вас просит, - смелей заговорила женщина. - Ну зачем вам семейный? Вы же молодая, найдете холостого. Правда же?

Алена молчала, ей было жаль не девочек, не женщину, она жалела себя, потому что сразу поняла, что ее украденное счастье и любовь кончились и никогда она больше с любимым не встретится. Никогда.

А женщина все говорила, все упрашивала отстать от ее мужа, обещала даже дать отступного и кошелек достала. Она была неприятна Алене униженно-жалобным видом.

Ничего не пообещала ей Алена, промолчала, стараясь не встречаться глазами ни с женщиной, ни с ее дочками. А та догадалась, почувствовала мысли соперницы, поверила, что цель прихода достигнута, поблагодарила так же униженно и, взяв за руки девочек, поспешно вышла, громко говоря с ними. Дверь за ними скрипнула, заныла, словно всхлипнул ребенок, стукнула и отрубила и их разговор, и их самих.