Следы на воде - [25]

Все эти соображения промелькнули в голове Коваля в одно мгновение.

— А кто тут на левом берегу лимана арбузы выращивает? Какие-то шабашники?

Леня, казалось, пребывал еще в своих мечтах.

— Какие арбузы?.. А-а… Так то ж Лапорела.

— Как-как?

— Лапорелой называют, хотя и мужик, а не девка. А как по паспорту, кто его знает. Парень — жох. Говорят, все перебрал: и в милиции служил, и собачником с будкой ездил, и в рыбаках ходил, даже цветами торговал, теперь вот за арбузы взялся. Но тут выгода большая. Их там в артели пять или шесть человек, в Архангельск и в Мурманск арбузы возят, по восемь — десять тысяч за сезон каждый имеет… А сколько там работы: вспахали, посеяли, поливай и сторожи, чтобы не украли. Потом с колхозом за землю и воду рассчитались, денег полные карманы, всю зиму гуляй — не хочу. Лафа!

— И давно он здесь подвизается, ваш Лапорела?

— Точно не скажу. Года три или четыре будет, раньше его не было. Не местный, нет.

— Чтобы охранять баштан, без ружья не обойтись. У него, наверное, есть?

— А вы что, по арбузы собираетесь? — засмеялся Леня.

— Да как сказать… — ушел от ответа Коваль.

— Он такой, что и кулаками отобьется. Дядька крепкий. Еще и волкодава держит. Так что близко к бахче не подходи.

— А какой из себя этот Лапорела? Белявый, чернявый?

Леня пожал плечами:

— Кто его знает. Я в лицо не видел. От людей слышал. Назвал его какой-то дачник Лапорелой — так весь колхоз смеялся.

— А-а… — протянул Коваль. — А что говорят люди об убийстве Чайкуна?

— Да всякое болтают. Язык — он ведь без костей. — Лене явно не хотелось об этом говорить.

— Вот и я слышал всякое.

— Милиция разберется. Хотя на моей памяти два инспектора в одну ночь как в воду канули, до сих пор никто ничего не знает. А прошло чуть ли не десять лет.

Коваль вспомнил, что и в самом деле, когда он работал еще в областном управлении внутренних дел, было сообщение о таком происшествии на Днепре. Кого-то из уголовного розыска даже с работы сняли тогда за поверхностное расследование.

— Тринадцать лет прошло.

— Может, и тринадцать, — согласился Леня.

— А с вашими инспекторами были у него стычки?

— У кого?

— У Чайкуна.

— Еще какие!

— Ловили его?

— Штрафовали.

— А кто именно? Козак-Сирый или Комышан?

— И тот, и другой… Андрея он даже избил со своими дружками.

— Такого спортсмена? Разрядника? — Коваль взялся за удочку.

— Первый разряд по борьбе, — гордо произнес Леня, словно это не Комышан, а он был известным спортсменом. — А избил его Чайкун с компанией. С одним бы Андрей легко справился. Комышан тогда отдыхал с семьей и случайно угодил на Чайкуна, который ловил раков… Андрей две недели пролежал в больнице…

— Когда это было?

— Прошлым летом.

— А Чайкуна судили?

— Да нет… Андрей простил ему. Из-за жены. Его Настя приходится родственницей Чайкуну…

Коваль представил себе Настю, видел ее на базаре, кто-то уже показывал. И вдруг почувствовал, как люди Лиманского и их жизнь становятся и его жизнью.

Сидя сейчас в лодке среди сказочных зарослей кувшинок и посматривая на одинокую печальную цаплю, которая как изваяние продолжала стоять на одной ноге на фоне почерневшего под вечер камыша, Коваль подумал, что в течение последнего года его мучило не увольнение со службы, а отстранение от судеб человеческих. Он словно бы очутился в глухом, безлюдном мире, который сейчас начал понемногу оживать…

13

Андрей Комышан приехал утром с дежурства взвинченный и какой-то взъерошенный. Такое случалось с ним в последнее время часто, и Настя тогда старалась не попадаться ему под руку, хотя и знала, что, если захочет, все равно справится с ним и настоит на своем.

— Чего тебе? — буркнул он устало, когда Настя подошла к нему.

— Иван приходил.

— Ну и что? — Андрей сердито глянул на жену. Она стояла перед ним — красивая, гордая, мягкий овал ее лица удивлял неожиданной упрямой ямочкой на подбородке, аккуратно заплетенная большая русая коса, за которую он в хорошую минуту называл ее русалкой, лежала на груди. Но сейчас Комышана не взволновал ни приятный овал лица, ни чудесная Настина коса. Глаза ее, большие, голубые, которые могли неожиданно стать темными, как вода в лимане перед штормом, сейчас голубели, и Андрей успокоился, хотя и пробурчал недовольно, с нарочитостью: — Ну приходил. Чего ему?!

— Петра завтра хоронят… О сиротах поговорить нужно, собраться всем…

— А что говорить? Или обеднели Чайкуны? У Ирки добра полная хата, машина… Петро постарался… На похороны помогу, как же, родственник…

Андрей отвернулся и начал раздеваться, собираясь поспать после ночного дежурства.

— Милиция шастает по всему Лиманскому, — сказала Настя и тоже села на расстеленную кровать. — Слышал?

— Ну и дурная! При чем тут Лиманское? Петра сюда водой принесло. Пускай в Белозерке поищут.

— Он рыбачил в наших плавнях… В него стреляли в субботу, в ночь, когда ты ездил в Херсон.

— Ага, — подтвердил Андрей. — Мне это известно.

— Ты в Херсоне был, а Юрась ходил в плавни на твоей лодке и с твоим ружьем. А из него убит Петро. Так говорят…

— Какие глупости! По-твоему, Юрась в него стрелял? Привет! — разозлился Андрей. — Ему-то зачем? Все выдумки родичей. Откуда они знают, из какого ружья выстрелили? Прослышали, что Юрась ездил с моим ружьем, узнали, что в мое дежурство в журнале не записано, что в ту ночь я выполнял поручение начальника в Херсоне, вот и пустили слух. А брехня не ходит пешком, на крыльях летает.