Следы на траве - [45]

XII

Поэт неторопливо раскрыл свой брезентовый мешок, вывалил из него груду тряпья, исписанных клочков разноцветной бумаги и, наконец, совершенно неповрежденную коробку наркотических папирос.

— Вот это ты молодец! — воскликнула Урсула обрадованно. — Да за это я тебе и хлебца дам…

Они нашли приют в развалинах одного из крайних особняков Асгарда. Наименее поврежденной комнатой в доме оказалась ванная. Бродяги развели костер из обломков мебели и сидели друг против друга на розовом плиточном полу. Опорой для них служили великолепные, синие с белыми розами стенные изразцы. От огромной проржавевшей ванны, полной снега, тянуло холодом, как из морозильника.

— Какой черт тебя сюда принес! — сказала Урсула после долгой, полной наслаждения затяжки. — Тебе что, на Юге плохо было? Чудак…

— Хорошо было, — закивал и заморгал поэт. Говор у него был невнятный, шамкающий — от зубов остались одни корешки. — Я ведь до самого океана дошел, до Южного Рога. А там вечное лето, и леса большие, и рыба всякая водится… Писал вволю. Хочешь, прочту кое-что?

— Так зачем же ушел? — с ноткой истерического нетерпения спросила художница. — Почему ты здесь?

— А прогнали.

Седой, косматый и краснолицый, точно громадная обезьяна, поэт сидел в лоскутной своей шубе из мешковины и меха и сосал подаренную Урсулой горбушку.

— Кто?

— Они. Из Вольной Деревни.

Урсула дернулась, будто ее тряхнуло электрическим зарядом, и застыла с разинутым ртом, не заметив, как упал в снеговую кашу драгоценный окурок. Поэт засмеялся длинным дребезжащим смехом:

— Не думай, девка, живых там нет. Порушено все и везде, наверное, атомной бомбой. И пусто, ни души. Но это днем. А ночью…

Поэт затряс лысеющей, в розовых лишаях головой и тряс ею так же долго, как недавно смеялся.

— Что ночью? — цепенея, спросила Урсула.

— Оживают, наверное. Я из дома пустого, где ночевал, такие огни видел — столичный город, да и только! Рестораны полны, музыка, танцы. Машины ездят, автобусы… И возле моря всю ночь шаги, разговоры, смех. То влюбленные, а то, скажем, дети…

— Приснилось тебе! Болотную лихорадку подцепил! — резко сказала Урсула. — И вообще врешь, не видел ты Вольной Деревни. Тут был один недавно… Оттуда. Жив-живехонек. Друга пропавшего ищет. Панцирь на нем невидимый. Его крабы на вертолете увезли, он сам к ним напросился… Богатырь, красивый, не то, что мы с тобой!

Поэт заревел, будто раненый, и плюнул прямо в собеседницу. Промахнувшись, вскочил на худые, колесом изогнутые ножонки. Голова его дрожала от гнева. Схватив папиросы и кинув их в мешок с тряпьем, он тыкал пальцем в лицо Урсулы:

— Опаскудился я, с тобой сидя! Дура! Не понимаешь, кто здесь зимой-то ходит, души уловляя?! Красивый… Панцирь невидимый… Кому поверила?! Будь ты проклята…

Он засеменил было к выходу, однако Урсула, вскочив, одним прыжком преградила ему выход:

— Стой! Говори чистую правду. Был ты в Вольной Деревне? Мертвая она?

— Да, — горестно вздохнул поэт, и Урсула опустила руки, готовые схватить, терзать… — Смотри, если не веришь.

Он вывернул наизнанку пропитанный грязью вещмешок, разгреб тряпье, черновики стихов, развернул что-то блестящее, заботливо укутанное во фланель… То была серебряная статуэтка крылатой женщины, ростом в две ладони; лицо и концы лебединых крыльев оплавлены…

Издав хриплый отчаянный вопль, Урсула наотмашь ударила поэта по лицу.

XIII

Громко, весело скрипя сухим снегом, они шли по главной аллее: впереди три патриарха и землянин, чуть поотстав — свита из старших братьев клана. За садом поблескивали стекла длинных, как перроны, парников. Поодаль какие-то укутанные медведеобразные фигуры орудовали скребками, очищая рамы.

Пасмурное утро вступило в свои права, однако большая, сплошь стеклянная теплица празднично сияла изнутри. Женский силуэт мелькнул на фоне массы света, отворилась дверь, и яростный ветер заревел у границы мороза и зноя.

— Вот и наша Ли, красавица Ли, умница Ли! — провозгласил Ласперо.

Валентин увидел молодую женщину в синем комбинезоне. Легкая, подвижная, нервная, она чем-то напоминала Урсулу. Вотан легонько привлек ее к себе, отечески поцеловал в лоб. Сырые, душные тропики теплицы мигом заставили клансменов скинуть плащи и фуражки, повесить их на крючки на входе. Ли помогала Вождю раздеваться, но все ее трепетное, нервное внимание, подобное любопытству лисы, приросло к гостю. Вокруг Ли никаких «шумовых блоков» Валентин не ощущал: искренняя девочка, свято верящая в полезность своей работы, но вместе с тем подавленная тяжкими скрытыми переживаниями, одинокая… Что-то страшное было в ее прошлом: грубо прерванная радость, испуг, боль… Лобанов для нее вошел вестником тайной надежды.

Ли привораживала изящной, быстрой в поворотах, хотя и чрезмерно худощавой фигуркой, блеском пушистых медных волос. Лобанов рассматривал ее, но, оказавшись на бетонной дорожке между грядками, на время позабыл о хозяйке теплицы.

Справа и слева вились по кольям высокие кусты помидоров. Перистая зелень была нежно-салатовой, как обычно при искусственном свете; зато мясистые плоды алели, точно крашеные. На грядках работали сборщики, несомненные родичи лакея в доме «Стального ветра».