Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни - [95]

S I A

  A

  T[21]

Я официально вступил на Международную Аппалачскую тропу и смотрел на первый из сотен тысяч значков, которыми эта тропа будет помечаться до самого Марокко. Проект длиной в двенадцать тысяч миль неизбежно приобретает планетарный масштаб: если прорыть туннель от Гавайев до Ботсваны через центр Земли, то вам придется пройти этот Хадеанский туннель до конца и потом проделать еще половину пути назад, чтобы преодолеть эквивалентное расстояние. Протяженность этой тропы настолько ошеломительна, а климат настолько суров, что мало кто верит, что кто-нибудь когда-нибудь сможет пройти ее от начала до конца за один раз. Андерсон сказал, что тоже в этом сомневается, но тем не менее он приглашает всех желающих проверить свои силы. В конце концов, заметил он, люди когда-то думали, что Аппалачская тропа тоже слишком длинна для сквозного прохода. В 1922 году Уолтер Причард Итон, один из первых архитекторов тропы, заявил, что «Аппалачская тропа будет существовать главным образом в качестве символа, то есть никто, или практически никто, никогда не пройдёт больше одного ее сегмента». Когда Эрл Шаффер совершил первый сквозной поход по Аппалачской тропе в 1948 году, администрация тропы поначалу отнеслась к его заявлению со скептицизмом. «Но дело в том, что он заставил Аппалачскую тропу работать, – сказал Андерсон. – Достаточно, чтобы всего несколько человек прошло по твоей тропе от начала до конца, и тогда ей будет гарантирован успех».

Во время своего первого похода по Аппалачской тропе я встретил рыжебородого, совершенно неистового мужчину по прозвищу Оби, который сказал мне, что как только он доберётся до горы Катадин, то если все пойдет по плану, он пройдет еще 1800 миль по Международной тропе до северной оконечности Ньюфаундленда. Он позаимствовал эту идею у знаменитого сквозного хайкера по прозвищу Нимблвильский Кочевник, который в 2001 году первым прошёл от южной оконечности Флориды до северной оконечности Ньюфаундленда, преодолев в общей сложности около пяти тысяч миль. Я смотрел на этих фанатиков с таким же почтением и одновременно подозрением, с которым гурман смотрит на человека, съевшего огромный стейк, а затем решившего проглотить три дюжины устриц. («Разве Аппалачская тропа недостаточно длинна, думал я. Зачем идти еще дальше?») Но здесь, оказавшись в полном одиночестве, я, похоже, испытал те же чувства, что заставляли этих сквозных суперхайкеров постоянно идти вперёд. Эти чувства, должно быть, испытывали и первые сквозные хайкеры Аппалачской тропы: одиночество, неопределенность и едва уловимое возбуждение. Это можно сравнить с ощущением предстоящего приключения.

Север штата Мэн, поздняя осень: даже солнечный свет там имеет мрачный, ледяной оттенок. Тропа тянулась пять миль по широкой лесовозной дороге, которая петляла по красно-желто-оранжевому, как Юпитер, лесу второго роста. Через несколько дней лесовозная дорога превратилась в едва заметную тропинку, затем – в буксирную тропу и грунтовую дорогу. Далее, если не считать безумно прямую велосипедную дорожку, несколько лыжных трасс и сюрреалистический восьмимильный участок, на котором тропа стала американо-канадской границей[22], она шла по мощеным дорогам, пока наконец не перебралась в Канаду.

Оказавшись по другую сторону границы, тропа начала прыгать по маритаймским островам, наглядно показывая, что такое непрерывность. В Ньюфаундленде тропа иногда разбегалась в разные стороны, а то и вовсе исчезала, вынуждая хайкеров ориентироваться по карте и компасу, как это было, например, на заросшем елями и пихтами западном побережье Ньюфаундленда. Традиционно тропа определяется как единая, протоптанная человеком либо животным, и пригодная для ходьбы дорожка. Однако это новое, скользкое, расползающееся в разные стороны, пожиравшее дороги, прыгавшее по морям и исчезавшее из виду левиафаническое существо являло собой нечто совершенно новое.

Я не люблю ходить по автомобильным дорогам, поэтому, увидев перед собой бетонное покрытие, я всегда останавливался и поднимал вверх большой палец. Иногда мне приходилось ждать час или два, но рано или поздно какая-нибудь машина все равно останавливалась и забирала меня. Затем мы уносились вдаль по длинным, прямым сельским дорогам, покрывая за час несколько дней ходьбы. Должен признаться, это до сих пор мне кажется волшебством. Однако я все равно скучал по видам, которые открываются только пешеходам. Сельская местность штата Мэн за окном представала в виде серии стоп-кадров и размытых картинок. Эта странная корпускулярно-волновая двойственность знакома всем пассажирам автомобиля. Мы проезжали мимо магазинчиков, торгующих кленовым сиропом, картофельных ферм, амишей на велосипедах и старых амбаров, которые, несмотря на перекошенность, каким-то чудом продолжали стоять прямо.

В тех местах, где тропа снова ответвлялась от дороги, я просил остановиться и продолжал идти пешком. Постоянно выскакивая из машин и снова ловя их, я не мог не задуматься о странной природе путешествий в промышленно развитых странах. Находясь в отпуске за границей, человек может не задумываясь пользоваться полудюжиной различных видов транспорта – ездить на машине, на поезде или трамвае, летать на самолете, плыть на пароме и изредка ходить пешком. На Международной тропе я начал замечать, что машин, которые помогают мне выживать, на самом деле гораздо больше: это были не только подвозившие меня автомобили, но и тяжелая строительная техника, которая прокладывала дороги и велосипедные дорожки, по которым я шел, принтеры, которые печатали карты и фабрики, на которых производилось мое снаряжение. Я ел пищу, которая готовилась, дегидрировалась, упаковывалась, регидрировалась и повторно готовилась с использованием машин. По ночам я спал в чужих домах (построенных машинами, обогреваемых машинами и заполненных машинами поменьше), или под деревянным навесом (материалы для которого были распилены и доставлены машинами), или, как это было однажды ночью, прямо под вращающимися белыми лопастями ветряной электростанции.