Следы апостолов - [36]

Вагнеровские учителя с периферии материального мира в одном из трансов научили его обращению с артефактом и строго-настрого запретили давать его чужим людям в руки. Распираемого гордыней доктора так и подмывало похвастаться своим сокровищем перед кем-нибудь из коллег, и Генрих оказался первым, кому доктор открыл свою тайну.

— Будет лучше, если вы не станете прикасаться к камню, — настойчиво повторил Отто. В его голосе сквозила обеспокоенность.

— Не волнуйтесь, доктор, — тихо произнес Генрих, продолжая внимательно разглядывать минерал, испускавший мягкое зеленоватое свечение. Только что он мысленно признался самому себе, что потрясен. Однако, привыкнув скрывать свои эмоции, постарался взять себя в руки. — В Индии мне приходилось видеть разное, но такое… — Он обернулся и посмотрел Вагнеру в глаза. Тот стоял позади, сложив руки на груди, и весь его вид в этот момент говорил о сознании собственной значимости и исключительности. Генрих сдержанно улыбнулся. Ему не хотелось ранить больное самолюбие доктора. — Камни, как люди, — продолжал он, снова возвращаясь к артефакту, — у них своя история и судьба, своя, иногда разрушительная энергетика. С этим надо считаться.

— Безусловно, — с некоторым ехидством откликнулся доктор Вагнер. — И они идут в руки только к тем, кто способен правильно воспринять транслируемую через них энергию.

Генрих ничего не ответил. Он знал, что есть темы, которые в разговоре с доктором лучше не затрагивать. — Расскажите мне о нем, — вполне миролюбиво попросил он, указывая на камень. — Ведь внутри него должно быть скрыта не одна тайна?

— Вы правы, — заметно смягчился обладатель реликвии. — Тайн, связанных с ним, предостаточно. Боюсь, что даже мне известно не обо всех. — Это «даже» он произнес с особенным нажимом, давая тем самым понять Генриху, что тот имеет дело с человеком, наделенным высшим знанием и претендующим на особое отношение со стороны окружающих.

На этот раз Генрих позволил себе несколько больше.

— Вы полагаете, ваших знаний недостаточно, чтобы проникнуть туда, где, возможно, таятся ответы на очень важные вопросы, в том числе и те, которые волнуют нашего фюрера?

Отто Вагнер едва заметно вздрогнул.

— Вы меня неправильно поняли, — медленно произнес он, отступая назад. — Я имел в виду, что мне, может быть, предстоит узнать что-то новое. Иначе, зачем судьба послала его в мои руки. Наш фюрер часто говорит, что надо довериться судьбе, и она обязательно приведет нас к победе, ибо такова высшая воля.

— Простите, — поспешил снять обозначившуюся между ними маленькую напряженность Генрих. — Наука — дело тонкое. Я привык апеллировать другими понятиями, более земными и доступными для общего понимания. Так вы расскажете мне о камне?

— Да, — сухо ответил доктор Вагнер, — но позже.

— У вас нет настроения?

— У меня есть настроение послушать вас, — ответил доктор Вагнер. — Может быть, расскажете мне о себе? Вы обещали, — добавил он с улыбкой.

Генрих бросил прощальный взгляд на камень, и они вышли из комнаты.

Внизу, в гостиной, потрескивал камин, пахло сандаловыми благовониями.

— Присаживайтесь, — предложил доктор, указывая Генриху на кресло стоявшее вполоборота. — Огонь — вот настоящая тайна. Ему мы обязаны всем.

— А я думал, что всем мы обязаны высшей воле, — снова съязвил Генрих.

Вагнер потянулся к коньяку.

— Кто знает, может быть, огонь — это и есть высшая воля, вернее, ее материальное воплощение. А теперь валяйте, я вас слушаю и надеюсь, что ваша история будет интересна.

Генрих устроился в кресло и начал пересказ своей легенды, параллельно погружаясь в ставшие почти реальностью воспоминания о ней.

Такая видная фигура, как барон фон Штраубе, промышленный магнат, человек вхожий в высшие эшелоны власти, безусловно, представлял интерес для разведок всего мира, но найти к нему подход удалось лишь Лубянке. Легенда, рассказанная Генрихом, безусловно, была проверена германской контрразведкой, где у барона были знакомства на самом высоком уровне, но сделано это было лишь для проформы и втайне от дражайшей супруги Анны. Барон и сам не сомневался в аутентичности племянника, но убедиться в этом еще раз, счел необходимым.

Утром, осторожно приоткрыв дверь в спальню племянника, барон застал того за занятием странной гимнастикой. Генрих в одних трусах скручивался во всевозможные, казалось немыслимые для человеческого тела узлы, пыхтел, как паровоз, иногда надолго задерживая дыхание и запуская его снова, перетекая из одной пластической позы в другую. Потом, закрыв глаза и сложив ноги по-турецки, некоторое время сидел в неподвижности, втягивая ноздрями дым от зажженного на трюмо сандалового благовония, а в конце занятия лег на спину на пол и, вытянув вдоль тела руки, расслабился.

Разглядеть родинку на теле Генриха барону не удалось, в том месте, где она должна была располагаться, красовался шрам нанесенный холодным оружием. Было бы подозрительно, если бы шрам оказался единственным. Тело Генриха покрывали и другие многочисленные, полученные в переделках, отметки. Будто предвидя вопросы о шрамах, племянник сам поведал о них за завтраком. Генрих извинился, что вчера из-за усталости лишь кратко рассказал родственникам о своих приключениях, в которых, как, оказалось, присутствовала и изрядная доля криминала.