Следующая остановка - расстрел - [50]

Во главе 2-го отела стоял Павел Громушкин, человек из низов, добившийся высокого положения, благодаря своей неукротимой энергии (он являлся членом Всесоюзной волейбольной федерации и одним из руководителей спортивного клуба «Динамо»). Не получив приличного образования, он косноязычно выражался и часто в разговоре не мог подобрать нужных слов. Однажды, в день Восьмого Марта, вручая награду какой-то спортсменке, наш начальник вместо того, чтобы сказать «Поаплодируем ей» или «Поддержим ее» неожиданно произнес: «Да что тут говорить — лучше поздравим ее нашими руками. Эта его двусмысленная фраза еще долго оживленно обсуждалась в коридорах нашего управления.

Настоящий кладезь анекдотов, наш начальник частенько вспоминал о Берджесе и Маклине, британских изменниках, рассказывал, как он помогал им после провала бежать в Советский Союз, лично руководя подготовкой их документов и плана побега. Он также рассказывал нам об Элен и Питере Кротр, которым срочно пришлось покинуть США, когда там начались аресты шпионов-атомщиков. Они были чудесными товарищами, — говорил Громушкин, — и мы должны были сделать все, чтобы спасти их.

Кота в 1964 году Конон Молодый, известный как Гордон Лонсдейл, вышел из английской тюрьмы, у нашего начальника прибавилось работы. В конце 1971 та он, разговаривая со мной, вдруг зарделся от гордости и словно заговорщик произнес: — Олег, я тебе сейчас кое-что покажу. Ты только взгляни на ЭТО!» Начальник открыл ящик стола и вынул из него мастерски изготовленный американский паспорт. «Это самый первый! — просияв, воскликнул он. — Столько лет работы! Мы столько потратили времени и сил, чтобы добиться нужного качества бумаги, но в конце концов добились!»

Проходя по коридорам Управления С, можно было столкнуться с любым нашим нелегалом, поскольку им, переправленным в Москву после засветки, разрешалось появляться в здании, и они приходили сюда словно в клуб. Появлялся и Молодый — удивительно жизнерадостный человек, всегда готовый поделиться с тобой шуткой о начальстве и вместе над ней посмеяться. Конон рассказал как-то мне, что, когда после четырех лет, проведенных им в тюрьме, он вышел на свободу и вернулся в Москву, в его квартире однажды раздался звонок из бухгалтерии Первого главного управления. «Товарищ Молодый, — услышал он, — не заглянете ли вы к нам, чтобы забрать свои чертовы деньги? Мы уже столько времени их храним, что они стали нам в тягость». Молодый немедленно собрался и отправился в бухгалтерию, купив по пути небольшой саквояж. С полным саквояжем банкнотов он добрался до сберкассы и занял очередь. Когда он раскрыл саквояж и стал выкладывать пачки денег, молодая работница сберкассы чуть не упала в обморок. С трудом овладев собой, она пересчитала, наверное, тысяч двадцать, сумму по советским меркам просто заоблачную и которую вряд ли когда-либо видела. Служащие сберкассы, естественно, связались с соответствующими органами и проверили законность наличия у их вкладчика таких больших денег.

Однажды в бытность мою культоргом (организовывал на общественных началах культурные мероприятия в управлении), в чьи обязанности входило распространение среди сотрудников театральных билетов, я предложил Молодому сходить в театр. Перебрав всю пачку имевшихся у меня билетов, он остановил свой выбор на цыганском театре «Ромэн» и купил у меня два билета. Спустя пару дней Молодый, появившись снова в управлении, набросился на меня с упреками.

— Зачем вы всучили мне эти дурацкие билеты?! — негодовал он.

— А в чем дело? Места оказались плохими? — недоуменно спросил я.

— Места-то были отличные, а вот цыгане оказались все сплошь евреями!

Еще одним бывшим нелегалом, с которым мне довелось довольно часто беседовать, был Рудольф Абель, чекист, схваченный в 1957 году американцами и приговоренный ими к тридцати годам заключения. В феврале 1962-го его обменяли на Гэри Пауэрса, пилота самолета-разведчика «У-2», сбитого над территорией Советского Союза. Абель разительно отличался от своего коллеги Молодого, был озлобленным и разочарованным человеком. После вызволения из тюрьмы его определили в 5-й отдел, но без какой-либо должности и даже без рабочего стола. Ему отвели отдельный кабинет с одним-единственным креслом в углу, в котором он должен был сидеть. Однажды на площади Дзержинского Абель лицом к лицу столкнулся с Эрнстом Кренкелем, героем тридцатых годов, с которым он в 1929 году служил в одном пулеметном взводе. С той поры они утратили связь и больше не виделись. Когда Кренкель спросил Абеля о месте его работы, тот на вопрос ответил вопросом:

— А ты что, не читаешь газеты?

— Ну, возможно, я что-то пропустил.

— Я работаю здесь, — сказал Абель и указал на главное здание КГБ.

— Правда? — удивленно воскликнул Кренкель.

И что ты там делаешь?

— Работаю музейным экспонатом, — ответил ему Абель.

В его ответе прозвучала горькая ирония, понять которую было совсем нетрудно. Годы спустя я услышал, что Анатолий Лазарев, сменивший на посту начальника Управления С генерала Цымбала, до последней минуты жизни Рудольфа Абеля относился к нему с огромным подозрением — считал его американским шпионом. Когда Абель окончательно слег, Лазарев распорядился установить в комнате умирающего самую совершенную аппаратуру для прослушивания, надеясь, что бывший нелегал перед смертью себя выдаст.