Следующая остановка - расстрел - [30]

Обыкновенные советские граждане не имели возможности попасть за границу, потому что никому не позволялось покидать страну без особого разрешения правительства, и каждое личное заявление должно было пройти через отдел зарубежных кадров Центрального Комитета. Поездка за рубеж оставалась недостижимой мечтой почти для всех, и это делало работу в КГБ особенно соблазнительной. Кроме того, эта организация имела в наших глазах заманчивые преимущества: секретность, связанную со шпионажем, особые методы работы и специальные знания. Еще одним стимулом были более высокие оклады в КГБ по сравнению с другими учреждениями и ведомствами. Никто из нас особо не задумывался о негативных сторонах: мы не принимали в расчет такие вещи, как многочисленные ограничения личной свободы, тщательная проверка происхождения и дисциплина более строгая, чем где бы то ни было. Мы предпочитали не думать о том, что произойдет, если кого-то из нас вышлют из страны пребывания, мы игнорировали тот факт, что из КГБ практически невозможно перейти в какую-либо другую организацию, например, Министерство иностранных дел никогда бы не приняло в штат бывшего сотрудника КГБ.

В размышлениях о выборе профессии у меня было преимущество в сравнении с другими нашими студентами: я мог посоветоваться с братом, который уже готовился к нелегальной работе. От Василько я узнал о том, как готовятся нелегалы: оказывается, для каждого разрабатывается биография жителя той страны, где ему предстоит работать, и он должен знать ее как свою реальную биографию, включая родословную. Под видом этого человека он и живет за рубежом. Мой немецкий был уже вполне хорош — лучше, чем у Василько, — и мне нравилась мысль о жизни в какой-нибудь западной стране.

Я попросил Василько намекнуть обо мне Петру Григорьевичу, который представлял в институте Управление С (оно ведало нелегалами), и однажды в начале 1961 года тот пригласил меня в свой маленький кабинет для беседы. Когда он спросил, заинтересован ли я в работе в Управлении С, я ответил «да». Он сказал, что меня вызовут на собеседование в так называемое Бюро пропусков на Кузнецком Мосту, неподалеку от главного здания КГБ на площади Дзержинского.

Там офицер в более высоком чине говорил со мной о моих академических успехах, моих планах, моем знании немецкого языка; недели через две мои знания проверяла миловидная женщина лет за пятьдесят, которая говорила по-немецки настолько блестяще и выглядела такой типичной немецкой Tante (тетушкой), что я и принял ее за немку. Однако она оказалась русская. Мой немецкий произвел на нее хорошее впечатление, и она оценила его высоко. Я был зачислен в резерв Управления С, и с этого момента никакой другой отдел КГБ не имел права вести со мной переговоры.

Наиболее существенным для дальнейшего формирования моей личности в студенческие годы стало пребывание в августе 1961 года в Восточном Берлине. По согласованию с МИД, студенты нашего института направлялись на полугодичную практику за рубеж. Ни одно другое учебное заведение в Советском Союзе в те времена подобными возможностями не обладало. В тот год на шестьдесят студентов было выделено тридцать мест за рубежом. Это значило, что половина уедет за границу, а остальные будут проходить практику либо в МИД, либо в журналистском агентстве, типа ТАСС.

К счастью, я попал в число первой группы; меньше повезло мне в том отношении, что, не обладая высокими связями и сам не сумев снискать расположение нужных людей, я не попал в какую-нибудь богатую капиталистическую страну, якобы жестоко эксплуатирующую своих рабочих. Возможно, потому, что мой отец уже стал пенсионером, меня отправили в страну коммунистическую, но в конечном счете Восточная Германия была пограничным государством, и, как оказалось, тогда не могло быть более интересного места.

Мы выехали из Москвы 10 августа 1961 года, маленькая группа из четырех дипломатов-стажеров: все мы немного нервничали, но гордились своими зелеными дипломатическими паспортами, какими обладали немногие советские студенты. Один из моих спутников, Николай Стариков, был старше меня лет на восемь или девять, человек уже за тридцать. Два других — Станислав Макаров и Владимир Щербаков — были мои ровесники, но все мы ехали за границу впервые, и нам все казалось внове.

Заняв четырехместное купе, мы покинули Москву под вечер и помчались сквозь ночь на запад. Как все русские, в поезде сразу же приступили к трапезе. Я достал вареную курицу, которую приготовила мне в дорогу мать. У других были свои припасы, и мы предались пиршеству, запивая еду пивом — его разносили по вагонам официанты из вагона-ресторана.

На следующее утро в 11 часов мы прибыли в пограничный Брест. Сущие неофиты, мы полагали, что процедура пересечения границы у нас вполне нормальная, такая же, как во всех других странах. Только позже я понял, насколько чудовищной и унизительной была вся эта процедура.

Первые группы офицеров-пограничников и мужчин в светло-зеленой форме поспешно вошли в поезд и расположились таким образом, чтобы одновременно изолировать все вагоны. Никому не разрешалось выходить из поезда или переходить из вагона в вагон, пока шла проверка документов. Затем солдаты подняли сиденья, чтобы убедиться, нет ли в багажных ящиках безбилетных пассажиров, и отвинтили отвертками потолочные панели, проверяя пространство под крышей. Потом они стояли и следили за тем, чтобы все оставались на месте, пока таможенники в серой форме проверяли каждого, кроме тех, кто как и мы, имел зеленый паспорт. У большинства людей, как мы заметили, были синие, служебные паспорта, а значит, и ехали они по служебным делам. По своей наивности я находил странным, что тоталитарный режим, который не принимал во внимание права человека, предоставил некоторым своим гражданам такую привилегию, как освобождение от таможенного досмотра. (Теоретически привилегия распространялась только на иностранцев, но советские дипломаты пользовались ею годами до тех пор, пока после моего побега она не была отменена.)