Следующая остановка - расстрел - [153]

Обслуживали меня в крепости наилучшим образом, но это не помогло мне избавиться от нервного напряжения и душевных мук, поскольку я остро переживал разлуку с семьей.

«Что же я наделал? — не раз вопрошал я себя. — Я стремился жить на Западе, чтобы чувствовать себя свободным человеком, и вот я здесь, предоставленный самому себе. Я лишился детей. Лишился жены. Лишился родного дома. В общем, остался ни с чем. И что же я, бедный, стареющий человек, получил взамен? Да ничего. И жаловаться мне не на кого: я сам погубил свою жизнь».

Это было ужасно — испытывать пораженческие настроения после того, как я совершил столь успешный побег.

Постепенно я стал получать сведения о том, что происходит в последнее время в лондонском отделении КГБ и в Москве. Примерно через неделю после того, как я прибыл в Англию, в лондонское отделение КГБ поступила телеграмма из Центра, в которой сообщалось об исчезновении товарища Горнова. У англичан, ведущих слежку за советским посольством из дома напротив, сложилось впечатление, будто это учреждение находится в состоянии глубокого паралича. Но затишье продолжалось недолго. Спустя несколько недель в нашу квартиру в Кенсингтоне послали несколько человек, которые должны были забрать оставленные нами там вещи. Весь этот скарб был потом упакован в коробки и отправлен в Москву. Кроме того, согласно сообщению наблюдателей, всю мебель, находившуюся в лондонском отделении КГБ, доставили в мастерскую в доме номер 10 в Кенсингтон-Пэлас-Гардене, где ее должны были разобрать на части в поисках микрофонов, которые, как полагали, я запрятал где-то в этих самых столь безобидных с виду предметах обихода.

В Москве КГБ долго еще надеялся, что я, наконец, появлюсь. Но поскольку время шло, а я все не объявлялся, в КГБ стали склоняться к мысли, что я, скорее всего, покончил с собой, и посему был объявлен всесоюзный розыск. Это означало, что правоохранительные органы начали тут же рыскать в поисках моего тела по всей стране от Бреста до Владивостока — ведь мое бренное тело могло оказаться где угодно и в сточной канаве, и под мостом. Лейлу с детьми привезли назад в Москву и без конца допрашивали. Хотя о том, что случилось со мной, она не имела ни малейшего представления.

Расспросив меня обо всем, что их интересовало, англичане знали теперь о деятельности КГБ в Лондоне все до мельчайших подробностей и располагали неоспоримыи фактами, необходимыми для проведения полномасштабной операции по очистке территории Англии от шпионов. Министерство иностранных дел и министерство внутренних дел обсуждали какие следует принять меры в отношении КГБ и ГРУ, наводнивших страну своими агентами. Большинство высокопоставленных лиц склонялось к массовой высылке из страны подозреваемых в шпионаже лиц, но я опасался, что новый мощный удар по КГБ отрицательно скажется на дальнейшей судьбе моей семьи, и поэтому стал умолять своих партнеров ограничить в данный момент число подлежащих высылке сотрудников КГБ в расчете на то, что позже могут быть найдены и какие-то иные пути решения этой проблемы. К счастью, несколько высших должностных лиц изъявили готовность принять мою точку зрения, но не надеялись на успех — половинчатые меры не в характере премьер-министра Маргарет Тэтчер.

В конце концов было решено связаться тайно с кем-нибудь из советских официальных лиц и сообщить ему устно:

— Если вы ищете мистера Гордиевского, то знайте: он здесь.

Из этих слов советской стороне станет ясно, что англичанам известно все о деятельности советской разведки в Лондоне, но они, тем не менее, проявят исключительную мягкость в данном вопросе, предоставив возможность Москве постепенно, в течение довольно длительного периода, отозвать из страны всех своих разведчиков. Однако, это будет сделано лишь при условии, что семью Гордиевского оставят в покое.

Главная трудность состояла в том, чтобы найти такого человека, которому можно спокойно, не опасаясь никаких подвохов, передать это сообщение. После некоторых размышлений выбор пал на советника советского посольства в Париже — «чистого», не являвшегося сотрудником КГБ дипломата, чье имя было знакомо мне, потому что Катя упомянула его как-то раз в своей диссертации, посвященной центристским политическим партиям во Франции. У нее сложилось высокое мнение об этом человеке, еврее по национальности, как о яркой личности. Мне казалось, что он идеально подходит для той роли, которая ему отводилась.

Встреча с советником была организована в Париже, где он работал, и там, 15 августа, во второй половине дня, он получил послание — естественно, в устной форме, как и планировалось. По моему предложению, в переданном ему сообщении не упоминалось моего имени, а просто говорилось: «бывший старший сотрудник КГБ, возглавлявший до недавнего времени лондонское отделение вышеупомянутого учреждения». Человек, на котором мы остановили свой выбор, моментально ухватил суть дела и задал лишь один вопрос:

— Почему вы обратились именно ко мне?

Наш представитель честно ответил:

— Потому что мы считаем вас одним из наиболее одаренных советских дипломатов в Западной Европе.