Следствие - [43]

— Серьёзнее всего я бываю, когда шучу!

— Знаешь, мне этот случай напомнил историю с эберфельдскими лошадьми, — обратился к Сиссу Мак Катт. — Помнишь, лошади, которые читали и считали. Тогда тоже была альтернатива: чудо либо жульничество.

— А потом оказалось, что это не жульничество, да? — вступил Блак.

— Конечно нет. Дрессировщик лошадей — забыл, как его фамилия, — свято верил, что его лошади действительно считают и читают. Они копытами выстукивали число или букву и всегда угадывали, потому что наблюдали за хозяином! Словом, они читали, но не по губам, а по мимике, по бессознательным движениям, по тому, как он напрягается или расслабляется, меняет позу, в общем, по изменениям его поведения, незаметным для человеческого глаза. Эти сеансы ведь происходили под строжайшим контролем учёных!

— И им этого было достаточно?

— Невероятно, но факт. И потому традиционная точка зрения — либо чудо, либо блеф — оказалась неверна. Был третий выход.

— Я нашёл гораздо лучшую аналогию, — сказал Сисс и опёрся локтями о стол. — Вращающиеся столики спиритов. Как известно, такой столик начинает постукивать и дрожать, даже если на него кладут руки люди, не верящие в спиритизм. С традиционной точки зрения опять — либо жульничество, либо проявление, вмешательство «духа». Однако, хоть ни жульничества, ни «духа» нет, столик стучит! Его движение является результатом суммирования отдельных микроскопических сокращений мышц людей, кладущих руки на край. Ведь у всех людей организм имеет примерно одинаковую нервно-мышечную структуру. Мы просто имеем дело со специфическим собирательным процессом, определяемым изменениями тонуса, напряжения мышц и ритма нервных импульсов. Явление протекает без участия сознания, а в результате возникают значительные усилия, периодически воздействующие на столик.

— Позволь, позволь, — тихо и с явным интересом спросил писатель, — что ты этим хочешь сказать? Что трупы подчиняются общим флюктуациям кладбищенского мирка? Что мертвецы встают, ибо это следует из статистики процессов разложения? В таком случае, мой милый, я предпочитаю чудеса без статистики.

— Армур, тебе обязательно нужно всё осмеять! — вспылил Сисс. На лбу у него выступили красные пятна. — Я дал только простейшую аналогию. Серию так называемых «воскрешений» (ибо это никакие не воскрешения) можно представить в виде кривой. Трупы отнюдь не сразу начали исчезать; сперва они совершали какие-то мелкие движения, процесс нарастал, достиг максимума и пошёл на убыль. Что касается коэффициента корреляции с раком, то он выше, чем коэффициент корреляции скоропостижных смертей и количества пятен на солнце. Я уже говорил тебе, что…

— Помню, помню! Rak à rebours[9], который не только не убивает, а, напротив, воскрешает! Это очень красиво, это симметрично, это по-гегелевски! — заметил Блак. Левое веко у него подёргивалось, казалось, под бровью уселась тёмная бабочка. Впечатление это усиливалось ещё оттого, что писатель раздражённо придерживал веко пальцем. Тик, очевидно, злил его.

— Нынешний рационализм — это мода, а не метод, и характеризует его поверхностность, свойственная моде, — сухо заметил Сисс. Ироническое замечание писателя он пропустил мимо ушей. — К концу девятнадцатого века утвердилось мнение, что во дворце мироздания всё открыто и остаётся только захлопнуть окна и составить полный реестр. Звёзды движутся по тем же уравнениям, что и части паровой машины. Аналогично и с атомами, ну и так далее, вплоть до идеального общества, построенного по принципу дворца из кубиков. В точных науках это наивно-оптимистическое представление давно уже похоронено, но в нынешнем обыденном рационализме оно до сих пор процветает. Так называемый здравый смысл проявляется в том, чтобы не замечать, замалчивать или высмеивать всё, не согласующееся с родившейся в прошлом веке концепцией «до конца объяснённого мира». А между тем на каждом шагу можно столкнуться с явлениями, структуры которых ты не поймёшь и не сможешь понять без статистики. Это и знаменитое «duplicitas casuum» [10] врачей, и поведение толпы, и циклические флюктуации содержаний снов, да и те же вращающиеся столики.

— Ну ладно. Ты, как всегда, прав. А как ты объясняешь эти происшествия на кладбищах? — ласково поинтересовался Блак. — Столики спиритов для меня отныне не загадка. К сожалению, о твоих воскрешениях я этого сказать не могу.

Грегори даже заёрзал в кресле, такое удовольствие доставила ему реплика писателя. Он выжидающе взглянул на Сисса. Тот, видимо, уже остыл и теперь смотрел на них с лёгкой улыбкой, словно приклеенной к губам; уголки рта у него поползли вниз, как всегда, когда он собирался изречь что-нибудь весьма значительное; вид был торжественный и в то же время наивно-беззащитный.

— Мак Катт показал мне недавно электронный мозг, с которым можно объясняться словами. И вот представь, его включают, лампы разогреваются, и репродуктор начинает хрипеть, бормотать, а потом произносить бессвязные выражения. Так бывает, когда медленно пускаешь пластинку, она сперва хрипит, а потом из хрипа начинает возникать речь или пение, но впечатление было куда сильнее; казалось, будто машина бредит. Я к этому не был подготовлен и потому помню до сих пор. И такое вот «необычное», сопутствующее явление зачастую затемняет картину. В нашем случае морг, кладбище, трупы становятся кошмарной декорацией, которая…