Следствие - [39]

Но Грегори как будто не замечал этого, казалось, он вообще забыл о присутствии главного инспектора. Стремительно и безостановочно бегал он по комнате.

— Вы цепляетесь за альтернативу: либо Сисс, либо «фактор». И теряете второй член — «фактор», так что остаётся только вульгарная мистификация, чудовищная забава с мертвецами. А если альтернатива неверна? Если это не Сисс и не «фактор»? А если это сделал какой-то учёный, изобретший, синтезировавший «фактор» и для эксперимента впрыснувший его покойникам?

— И вы верите этому? — воскликнул Грегори, подбегая к столу. Он стоял и, тяжело дыша, смотрел на спокойного, почти довольного собой инспектора. — Если вы в это верите, то… то… Чепуха! Никто ничего не изобретал! Это же открытие, достойное Нобелевской премии. О нём узнал бы весь мир! Это во-первых. А во-вторых, Сисс…

Грегори замолчал. Настала полная, абсолютная тишина, и в ней пронзительно, отчётливо прозвучал скрип — размеренный, повторившийся несколько раз; он раздавался не за стеной, а здесь, в комнате. С этим явлением Грегори уже не однажды сталкивался, случалось это примерно раз в два-три месяца, причём по ночам, когда он лежал в постели. В первый раз серия поскрипываний, приближающихся к кровати, даже разбудила его. Решив, что кто-то босиком крадётся к нему, он вскочил, зажёг ночник, но в комнате никого не было. Второй раз это случилось поздней ночью, почти под утро, когда, измученный бессонницей, в которую вогнали его акустические упражнения мистера Феншо, он лежал в тупой полудрёме на грани между сном и бодрствованием. И опять он включил свет, и опять никого не было. После этого он перестал обращать внимание на скрип, объяснив его тем, что дом старый, паркет рассыхается неравномерно, а слышно его только ночью, когда становится совсем тихо. Однако сейчас в комнате горел свет, мебель, такая же старая, как и паркет, безмолвствовала. А паркет опять легонько скрипнул — около камина. Потом снова, но уже ближе, где-то в центре комнаты, дважды скрипнуло — перед и позади Грегори. И опять всё стихло. Грегори, оцепенев, стоял с поднятыми руками, и тут из соседней комнаты, но так слабо, как будто совсем издалека, донёсся не то плач, не то смех, немощный, старческий, приглушённый (одеялом, что ли?), сразу же перешедший в бессильное покашливание. И опять тишина.

— Во-вторых, Сисс сам себе противоре…

Грегори тщетно пытался поймать ускользнувшую мысль, пауза слишком затянулась, чтобы можно было притворяться, будто ничего не случилось. Он беспомощно потряс головой и сел на стул.

— Понимаю, — сказал Шеппард, чуть наклонившись в кресле и внимательно глядя на Грегори. — Вы подозреваете Сисса, поскольку считаете, что вынуждены его подозревать. Очевидно, вы пытались установить, где находился Сисс в те ночи, когда исчезали трупы? Если хотя бы на одну из этих ночей у него есть достаточно убедительное алиби, от подозрений придётся отказаться или принять версию о соучастии, о чудотворстве per procuram [8]. Итак?

«Не заметил? Не может быть! — мгновенно промелькнуло у Грегори в голове. — Хотя он, наверно, туговат на ухо. Возраст как-никак». Он попытался сосредоточиться, понять, что говорит Шеппард; слова ещё звучали в ушах, но смысл их ускользал.

— Ну да, естественно, — бормотал он. И, придя наконец в себя, начал более решительно:Сисс ведь такой анахорет, что о достоверном алиби говорить трудно. Надо было бы допросить его, а я… Да, следствие я завалил. Завалил… Даже женщину, которая ведёт у него хозяйство, не допросил…

— Женщину? — с изумлением переспросил Шеппард. Лицо у него было такое, что казалось, он вот-вот расхохочется. — Да это же его сестра! Нет. Грегори, я бы не сказал, что вы многого добились! Уж коли вы не решились допросить его, так допросили хотя бы меня. В ту ночь. когда исчез труп в Льюисе — помните, между тремя и пятью пополуночи, — Сисс был у меня.

— У вас? — прошептал Грегори.

— Да. Я уже тогда, пока ещё, так сказать, приватно, привлёк его к сотрудничеству, попросив ознакомиться с материалами дела. Он пришёл ко мне домой и ушёл после двенадцати, точно сказать не могу, но что-то между пятью минутами и половиной первого; если даже предположить, что он вышел от меня ровно в полночь, то ему пришлось бы мчаться в Льюис на максимальной скорости, и то сомневаюсь, добрался бы он туда к трём часам. Скорее, уж где-нибудь около четырёх. Но не это главное. Знаете, лейтенант, бывает физически невероятное — например, подбросить монету так, чтобы она девяносто девять раз из ста упала орлом, — и психологически невероятное, которое уже граничит с невозможным. Я давно знаю Сисса, это невыносимый человек, эгоцентрик, весь составленный из острых углов, при всём великолепии интеллекта — хам, абсолютно лишённый чувства такта, вернее, не принимающий во внимание то обстоятельство, что люди придерживаются определённых условностей не столько по причине воспитанности, сколько ради удобства. Относительно него у меня нет никаких иллюзий, но я просто не могу представить его прячущимся в морге, сидящим на корточках под крышкой гроба, подклеивающим мертвецу пластырем отвалившуюся челюсть, выдавливающим в снегу следы, разгибающим окостеневшие конечности — только для того, чтобы потрясти мертвецом наподобие куклы и до смерти перепугать констебля; всё это совершенно не похоже на Сисса, которого знаю я. Прошу отметить, я не утверждаю, будто он не способен на преступление, я только считаю, что он не смог бы совершить его в столь чудовищно-тривиальной аранжировке. Один из двух Сиссов не существует: либо тот, который разыграл этот кладбищенский трагифарс, либо тот, с которым знаком я. Иначе говоря, чтобы так срежиссировать этот кошмар, он должен был бы в обыденной жизни играть роль человека, диаметрально противоположного тому, каким является на самом деле, или, выражаясь осторожней, каким он оказался, совершив всё то, в чём вы его подозреваете. Вы думаете, такое изощрённое и последовательное притворство возможно?