Следователь особого отдела - [27]

Мы втроем, с ручным пулеметом и гранатами, расположились на чердаке сарая на заднем дворе, предварительно наметив пути отхода. Оттуда и наблюдали, как фашисты скапливаются в соседних домах. Едва стемнело, Елецкий и Романенко пошли в дом Цыгана. Короткое время спустя там раздался грохот взрыва, потом — выстрелы, брызнули наружу стекла и обломки оконных рам. Мы с ходу открыли дружный огонь по метнувшимся к дому фашистским солдатам, забросали их гранатами и отсекли пулеметным огнем от выскочивших из разбитого окна командира и его адъютанта. Ушли хорошо. Никого даже не царапнуло, если не считать разодранных от колена до паха ватных брюк Романенко: это он зацепился, прыгая в окно. Фрицы не сразу пришли в себя, а потом было уже поздно. Дом Цыгана находился на окраине, на спуске к реке, где за высокими сугробами и густым тальником мы заранее подготовили запряженных в сани лошадей. Фашисты ринулись вдогонку и напоролись на два хитро заложенных нами заряда. Их в буквальном смысле разметало. Романенко был тогда уверен, что успели пристрелить и предателя и обоих немецких офицеров, находившихся в доме. Однако вскоре на всех заборах запестрели листовки с описанием примет нашего командира. Значит, сумел-таки кто-то из них остаться в живых и запомнить внешность Елецкого. Но худшее ожидало нас на базе. Вопреки приказу Антона, связная, беспокоясь о своем оставленном в городе ребенке, ушла из отряда. Посланные вдогонку партизаны ее не нашли. Так и пропала… Наверно, немцы ее все-таки выследили. Ну, а уж из гестапо живым человек не выходил. За редчайшим ис­ключением.

О Цыгане тоже больше ничего не было известно: убит он был в доме или остался жив. Возможно, его только ранило, ведь приметы Антона кто-то запомнил. Но это уже догадки, фактов у меня нет.

— Вспомните, Александр Серафимович, фамилия связной — не Савелова?

— Не могу сказать, — Завгородний сделал глоток остывшего чая. — Я ведь, честно говоря, и имени-то ее не знаю. Но попробуем проверить по фамилии ее мужа. Списки наших бойцов сохранились.

— А фамилия Цыгана случайно не Тарантаев?

— Вот тут уж вообще ничего сказать не могу, — секретарь задумался. — А откуда возникло у вас такое предположение?

— Извините, но у меня ощущение, что это хороший след. Тарантаев был соседом Савеловых, дом напротив, через улицу. Он же, по словам свекрови, участвовал в аресте Насти Савеловой. Считает она также, что Тарантаев служил в полиции. А где происходила встреча Елецкого с Цыганом, помните? В каком доме? На улице Пирогова?

— Нет, что вы! Пироговская — это, считайте, центр. Хотя и оттуда до околицы рукой подать. Дом Цыгана был на Подгорной. Это совсем в другом конце города, хотя тоже у реки. Она вокруг города с юга большую петлю делает. Мальчишками, бывало, садились в лодку, полдня из города плыли, а к вечеру, глядишь, снова дома… Да… Узнать этого предателя вообще-то могли бы только двое: сам Елецкий и Романенко. Связная, по нашим предположениям, погибла. Жаль ее, конечно, геройская была женщина. Романенко где-то воюет, он сразу после освобождения города ушел в действующую армию. Остается Елецкий. Его, наверно, можно найти, мы отправили нашего командира самолетом в Москву. В тяжелом состоянии. Он ведь попал-таки к фашистам в лапы, его опознали, ну и… сами понимаете. Когда партизаны отбили его с несколькими товарищами, что называется, прямо из петли вынули, потребовалась экстренная помощь квалифицированных врачей. Но это уже было… Да, в феврале этого года. Нам удалось связаться с Москвой. Прислали самолет и вывезли на Большую землю наших самых тяжелых раненых. Так что искать его надо, видимо, по вашим каналам, Иван Исмайлович. Если, разумеется, он жив.

— А как же произошло, что Елецкий попал в гестапо?

— Э-э, тут, знаете, тоже много неясного. Гестаповцы устроили облаву по всему городу. Причем похватали только мужчин и без всякой проверки документов привезли в комендатуру, а там — можете себе представить? — его увидела и опознала какая-то женщина, которая, оказывается, запомнила его еще с сорок первого года, с тех, последних дней перед оккупацией. Вот, пожалуй, все, что мне известно. Елецкий ничего рассказать не мог, поскольку был в очень тяжелом состоянии. Ведь больше четырех месяцев из него жилы тянули. Как вообще перенес все это, диву даешься. Видно, закалка была у человека.

— А что за женщина, вы не узнавали? Он не говорил?

— Он вообще почти не говорил. Все время в беспамятстве… Тут такая история вышла. Немцы везли их на казнь, а наши напали на машину. Бой был очень коротким. Все-таки налететь белым днем, да посреди города — этого фашисты не ожидали. Но, к сожалению, успели дать очередь по заключенным. Из семи человек только двое живы остались: Елецкий и еще один партизан. Но Елецкий так, в общем-то, и не пришел в сознание, только все повторял в бреду: “Передайте в Центр…” А чего передать, никто не знает. Наверняка что-то важное. А партизан Алешка Земцов, он во время карательной операции к ним попал, раненым схватили, вот он и рассказал, что Елецкий, уже когда ехали на казнь, говорил ребятам, будто женщина его опознала, она в городе нашем жила и видела его. Даже фамилию вроде назвал. Но Алешка забыл, господская, ска­зал, какая-то фамилия, черт знает что! Да и его, в общем, понять можно было: на смерть ведь везли их, как тут запомнишь? Не дождался он, бедняга, самолета. Там, в лесу, его и похоронили. А Елецкий выдержал. Я ж говорю, крепости человек необыкновенной.