Следователь - [41]

… Понедельник начался как обычный день поздней осени, не предвещающий ничего плохого. Валдис Борн проснулся оттого, что маленькие настольные часы, украшенные облупившимися эмалевыми ангелочками, пробили девять. Смотритель зевнул, открыл глаза и покосился на расписание поездов, висевшее над кроватью. Единственный поезд в два вагона должен был подойти не раньше четырех пополудни, что давало Борну еще целую кучу времени на всякие служебные дела. «Кто рано встает, тому бог дает», подумал смотритель, внутренне соглашаясь с исключительной правотой древней мудрости. После чего, немного поворочавшись, он опять заснул.

Когда Борн вновь отверз очи, на часовые стрелки показывали уже две минуты первого. Справедливо полагая, что сон – золото лишь до обеда, смотритель решил, незамедлительно приступить к решению более насущных вопросов. Минут десять он слезал с кровати (причем делал это Борн по частям – сначала на полу оказалась его левая нога, затем правая, затем к краю перины передвинулось грузное седалище и, наконец, вся туша смотрителя покинула ложе), еще минут десять он натягивал теплые подштанники, пятнадцать минут ушло на бритье, двадцать на то, чтобы скушать десяток небольших котлеток, запивая их остывшим чаем и минут пять на облачение в служебную форму.

Валдис Борн обожал свою форму.

Темно-синий мундир с огромными блестящими пуговицами, высокая фуражка, паровозик на кокарде, паровозик на лацкане, еще один паровозик на рукаве, широкие штаны с лампасами и хромовые сапоги – кр-р-расота! Смотритель, в очередной раз, подумал, что в форме он чем-то похож на генерала Жука, грозы бронированной конницы Рейха. Но, конечно, у генерала не было такого феноменального живота: над брючным ремнем Борна нависал настоящий монгольфьер. Смотритель относился к своему брюху с большим уважением; он вообще не понимал, как человек, похожий на жертву концлагеря, может претендовать на звание «солидного».

«Вон у Их Величеств какие пуза – будто каждый по быку слопал. А посмотрите, скажем, на Прохора – мелочь, срам… Голодом себя, что ли, морит специально?»

Валдис Борн натянул белые, как сметана, перчатки, подхватил зонтик, недобрым словом помянув дожди, льющие всю последнюю неделю, и степенно проследовал к двери.

- Ох ты ж едрить его в собачий хвост!

Восклицание было вполне уместно: пока смотритель спал, дождь прекратился. Теперь весь перрон был завален пушистым белым снегом, который летел с низкого серого неба, да так, словно вознамерился засыпать «Тупичок», оставив только здоровенный сугроб. Да и похолодало так, что у Борна защипало в носу, а глаза сразу начали слезиться. Снег не просто валил, он лупил непрерывной белой картечью, точно небо, специально выбрав самый крупный калибр, обстреливало грешную землю, пробуя старушку на прочность.

- Прохор! Прошка, драть тебя за ухо, дурень стоеросовый! Поди сюда! Караул!

Из-за белого «кирпича» станции, над которым мирно пыхтела печная труба, появился Прохор, одетый в овчинный тулуп и кроличью ушанку. На плече механик тащил широкую деревянную лопату. Он кивнул Борну и, насвистывая, стал расчищать перрон, сваливая снег за низенькую ограду, обозначающую границы станции. Прохору, судя по всему, было безразлично, снег ли сейчас, дождь или же извержение вулкана; он даже умудрялся курить цигарку, не обращая внимания на пронизывающий ветер, начиненный снежным зарядом.

Смотритель хмыкнул: ругаться не было причин. Прохор занят делом, Грыдля, судя по тому, что печка топится, сейчас жарит куриные крылышки и глушит свекольный самогон. Все были заняты делом и для «караула» не было никакого повода.

Борн немного постоял, раздумывая, не накинуть ли ему теплый кожух и решил этого не делать. Проваливаясь в свежие сугробы, он подошел к Прохору и сказал:

- А знаете ли Вы, Прохор, что Коллегия недавно написала в очередной «Ворожбе и Жизни»? Оказывается, если высокие слои воздуха нагреть колдовством, – ну, навроде как на керогазе, – то можно менять погоду над целыми странами! Отправить, например, тучи с дождем в Халифат или нагнать на Рейх суховей. Я, вот, думаю: может, это колдуны тренируются? – Он кивнул на небо и выплюнул попавшую в рот снежинку.

Прохор отнесся к новостям метафизики философски. Он снял рукавицу, громко высморкался в снег и пожал плечами:

- А что, пусть их. Мы им дождь, они нам курагу. А Рейх ты никакими суховеями не возьмешь, потому как они там все – помесь черта с рельсой, и ничегошеньки им не сделается.

Спорить с Прохором о политике было бессмысленно; механик невероятно тонко чувствовал политические тенденции, каждый раз подвергая их крайне точному и структурированному анализу. Поэтому смотритель просто кивнул и отправился в тепло, где Грыдля уже доедал остатки предназначенной для буфета курицы. Уже пять лет в станционном меню «Тупичка» первой по списку шла «Курица под острым соусом», но ни разу за это время даже кусочка курицы не было продано. Все, кто решал на свой страх и риск пообедать на станции, и так знали, что единственное блюдо, которое можно купить на «Тупичке» – гренки с чесноком, да еще чай: жидкий и невкусный.