След торпеды - [99]

Они шли молча. Вот и старый дуб. Веток на нем как пальцев на руке, но ветки толстые, крепкие.

— Покурим, батя? — Петр достал папиросы, подошел к самому обрыву. Внизу сонно ворочалась Зорянка. Вода блестела под луной, блестела как море на Севере, и впервые за все это время Петр вспомнил судно, капитана Капицу и Ольгу. И сказал грустно:

— Знаешь, а я любил Ольгу. Но теперь она умерла во мне. Все умерли: и капитан, и море, и Ольга… Ты слышишь, батя?

Аким стоял чуть поодаль от старого дуба, опершись на ружье. Он молчал. Так и стояли они один против другого, отец и сын, и каждый думал о чем-то своем. По небу прокатилась яркая звезда и тут же угасла.

— Кто-то где-то умер, — сказал Петр, вспомнив народное поверье.

«Может, еще кто-то умрет…» — вздрогнул Аким и перекинул ружье через плечо.

— Ну, мне пора, батя, — напомнил Петр. — Давай обнимемся на прощанье.

Аким подошел к сыну. Зорянка тускло блестела под луной.

— Значит, ты, батя, заявишь на меня? — спросил Петр, гася пальцами папиросу.

— Совесть так велит. Я даже на фронте, в пекле огня, ее не потерял, свою совесть, а ты хочешь, чтобы я смолчал? Нет, Петька, пути у нас с тобой разошлись. Теперь у тебя одна дорога — кровавая. А моя дорога — чистая.

— И тебе не жаль меня?

— Для меня, Петька, ты умер.

— Ладно, пусть умер. А проститься мне позволь. Может, больше не увидимся.

Они обнялись. Петр крепко прижал отца к себе, а потом вдруг резко оттолкнул назад. У Акима подломились ноги, и он упал. Глянул вниз и весь похолодел: он был на краю обрыва, вот-вот свалится. А Петька стоял у старого дуба. Чего он стоит? У Акима из-под ног уплывала земля. Он сползал вниз. Аким представил, как сорвется с обрыва, и от злости заскрипел зубами. Закрутит его вода, понесет на глубину. Нет, Аким не боялся смерти. На войне он к ней привык, не раз ходил с ней в обнимку, но судьба даровала ему жизнь.

«Ты, Петька, не спеши уходить, — мысленно приказывал он сыну. — Ты рано торжествуешь победу. Я не умру, потому что мне надо еще пожить… Потерял ты свой дом и право ходить по земле. Приговор тебе я уже вынес. Вот только выберусь наверх…»

У Акима стала кружиться голова, и он хрипло сказал сыну:

— Петька, дай руку!

Сын молча стоял у старого дуба. Аким не понимал, почему он стоит, почему не подает ему руку. И вдруг в его памяти ожили слова Петра: «У меня, батя, и на тебя не дрогнет рука!»

«Он хочет меня убить», — пронеслось в голове Акима.

Он старался дотянуться до ветки старого дуба, которая свисала к самому обрыву. Правая нога Акима уперлась во что-то твердое, видно, корень старого дуба. Он оглянулся… За спиной плескалась Зорянка. Если бы дотянуться к ветке.

— Сынок, дай руку!

Петр по-прежнему стоял как вкопанный. Стоял и молчал. Потом он бросил: «Прощай, батя!» И зашагал прочь. Он уходил… Он все рассчитал: еще минута-две, силы отца иссякнут, и он сорвется с обрыва. Люди скажут: «Охотился Аким на уток и сорвался в Зорянку». Хитро все рассчитал Петька. И какое же у него сердце, если отца родного?..

Аким сжался в комок, собрался с последними силами и всем телом рванулся к ветке старого дуба.

— Родная моя веточка, — шептал Аким, — не ломайся, не дай погибнуть. Не дай мне сорваться с обрыва.

Аким поднатужился и другой рукой схватился за ветку. Она сильно нагнулась, но не треснула. Аким выбрался наверх, встал, отдышался, потом снял ружье. Черная фигура сына удалялась. Аким побежал за ним.

— Сынок, куда ты? Постой. Дай тебя расцеловать на прощание.

В лунном свете на фоне посветлевшего горизонта он увидел, как черная фигура остановилась, замерла. Аким отдышался, еще громче крикнул:

— Сынок, погоди.

Петр остановился.

«Вот черт старый, выполз наверх», — подумал он и полез в карман за пистолетом. А когда отец подошел к нему близко, метров на десять, он крикнул:

— Стой!

Акима словно оглушили обухом.

— Батя, я тебя люблю, — сказал Петр, — но я тебя должен убрать.

Пистолет холодно блеснул в лунном свете. И тут Аким понял, что больше отступать некуда. Он ловко вскинул ружье и выстрелил.

Петр упал без крика. Падая, он схватился рукой за грудь. Когда Аким подошел, он уже не дышал.

— Ну вот, сынок, и все! Сам ты себя загубил!

Аким почувствовал, как из его глаз брызнули горячие слезы, молча поплелся к лодке.

20

Степан Капица очнулся глубокой ночью. Он лежал в какой-то пещере, лежал на сырых камнях, и только теперь ощутил ноющую боль во всем теле. Голова будто свинцом налита. Степан повернулся на бок и тут же почувствовал, что связан по рукам и ногам, во рту торчал кляп.

«Где я, кто меня сюда притащил?» — подумал он.

Степан лежал на спине, слышал, как где-то рядом у скалы закипал прибой, пахло сыростью и йодистыми растениями. Глаза ничего не могли разобрать даже вблизи. Кто же меня так отделал? — думал он, приходя в себя. — Я спешил к Лене, а попал в пещеру. Кто притащил меня сюда и что им от меня надо? А отец? Где он, знает ли, что я в пещере?..» Дышать через нос было больно и тяжело. Степан повернулся на другой бок, качнул головой, пытаясь выплюнуть изо рта кляп, но ударился лбом о камень и тут же притих. Боль в теле скрутила, сжала его железным обручем, казалось, связан он не веревкой — проволокой. Степан вдруг увидел неподалеку от себя дыру в скале, в нее просачивался сумрачный свет, но он никак не мог понять, утро наверху или день.