След торпеды - [96]

— Сам ты чужой, — огрызнулся сын. — Я, может, в последний раз тебя вижу. Почему, да? Дело у меня такое, что сгореть можно. Спешить мне надо…

«Твоя дорога у Зорянки оборвется, — с болью подумал Аким. — Не моего ты склада человек».

Они подошли к реке. Повеяло прохладой. Зорянка плескалась под луной.

— Лодку где возьмем? — громко спросил Петр.

— Тише, — оборвал его Аким и зарядил ружье. — Утка чутко спит…

— Никакой стрельбы, пока я не ушел! Понял? — пригрозил Петр. — Так надо… А теперь ищи лодку.

«Не стану я лодку искать, — твердо решил Аким. — Посмотрю, как переберешься через речку». А вслух сказал:

— В камыше, может, и есть лодка. Побудь тут, я посмотрю.

Камыш высокий, плотный. Аким шел как в тумане, не разбирая дороги. «Эх, Петька, видно, не судьба нам с тобой жить, — горько размышлял он. — Дождался тебя. А радости — ни на грош. Чужой ты…»

Спустя какое-то время Аким выбрался из камыша. Медленно, словно считал шаги, подошел к сыну.

— Ну? — спросил Петр.

— Пусто…

— Ищи, батя! — зло прошептал Петр. — Меня ждут…

— Кто?

— Надежные люди. — Петр, вздохнув, добавил: — У меня же отпуск кончается…

— Врешь! — вырвалось у Акима. — Ты!.. Ты!..

Петр вздрогнул, отступил в сторону. Отец крикнул ему прямо в лицо:

— Ты шпион, Петька!

— Что? — Петр подошел к отцу вплотную. — Кто я, батя?

— Брось, Петька, дурить!

— Нет, ты, батя, скажи, кто я такой. Скажи! — И он больно сжал отцу плечо.

— Шпион ты! Вот кто! — выдавил Аким и сам удивился, как четко, без дрожи в голосе произнес эти страшные и для него, и для сына слова. Едва он поднял голову, чтобы взглянуть в глаза сыну, как ощутил удар кулаком в переносицу. Речка, небо, серпастая луна — все закувыркалось, заплясало в глазах. Падая, он услышал угрозу Петра:

— Убью, если скажешь еще хоть слово!

Аким упал на сырую, прохладную землю, упал спиной, ударился затылком так, что перед глазами пошли синие круги. Но он и слова не обронил. «Вот ты какой!» — горько вздохнул Аким. И ему стало обидно до слез. Он до крови закусил губу и сказал себе: «Негоже нюни распускать! На фронте слез у меня не было…»

— Ну, чего глядишь на меня волком? — рявкнул Петр. — Вставай! Сам виноват…

Аким с минуту лежал на земле. Ему показалось, что, когда он упал, в его душе что-то треснуло, надломилось, и та боль, которая охватила его в милиции, а потом поутихла, вновь вспыхнула в его душе жарким огнем. Первое, о чем подумал Аким, схватить ружье. Оно заряжено… Только нажать курок.

«Нет у меня сына, а есть враг…» — с тяжкой, ноющей болью в груди подумал Аким. Ружье заряжено, только нажать курок… Но едва вспыхнула в нем эта мысль — и тут же угасла. Она показалась Акиму страшной. Поднять оружие на родного сына… Нет, это свыше его сил. Петр стоял рядом, прищурив глаза. Он с презрением смотрел на отца, неуклюже поджавшего под себя ноги.

— Чего развалился? — рявкнул Петр. — Вставай!..

В голосе сына прозвучала едва скрытая злость. Аким даже вздрогнул, словно его ударили плетью. В эту минуту он страшно испугался — а вдруг не хватит сил подняться с земли? Лет ему уже немало, да и силенок поубавилось. Аким пока не решил, как ответить на такую дерзость сына. Но он знал твердо — отныне дороги у них разойдутся здесь, у глубокой и холодной реки. И чтобы хоть как-то успокоить себя, он поглядел на сына и, смеясь, сказал:

— Рука у тебя не жилистая — мягкая, потому как один только зуб во рту надломился. А я в твоем возрасте однажды в бою так фрица тяпнул, что все передние зубы ему переломал.

Петр едва сдерживал в себе накипевшую злость: надо торопиться, чтобы поскорее добраться к железной дороге. Небось Коршун там сам не свой — где Серый, куда исчез?..

— Ладно, батя, вставай, — Петр подошел к отцу, протянул ему руку. Но Аким отстранил ее. Он вытер платком кровь на лице. Петр так ударил его, что лопнула нижняя губа, правая щека мигом вспухла.

— Ну, спасибо, сынок, уважил ты меня. — Аким поднялся, стряхнул с брюк сухую солому и, глядя на сына, добавил: — Зря бьешь, а то я могу и обидеться. А кто тебе достанет лодку? Река широкая и глубокая, ее вплавь не осилишь… Ладно, я тебе достану лодку. Ты побудь здесь, а я пройду к вербам, вон там, в ста метрах, видишь? Там стоит лодка деда Потапа.

Петру неожиданно стало жаль отца, он сказал:

— Вредным ты стал, батя. Я не хотел тебя бить, но ты вредным стал… Мне противно было слушать твою болтовню. Зачем ты лезешь в мою душу? Мне уже скоро тридцать, и я сам решаю, где мне хорошо, а где плохо жить. Да, у меня есть деньги, есть оружие… Ну и что? Значит, так надо. Я давно уже не тот штурман, каким был. Я совсем другой человек. Там, на море, я сам курс судна выбирал, теперь мне его дают другие. Я заехал домой на один день, чтобы повидать тебя, сказать, что я не утонул в ту ночь. Я — живой. А где жил эти три года, что делал и почему оказался здесь — это тебе знать не надо. Ну, иди за лодкой.

Аким шагнул вперед и остановился.

— Чужой ты, чужой… Сердце меня не обмануло. Но бог с тобой. Живи как хочешь. Только с собой в могилу я тайну о тебе не унесу. Тут мне решать, как быть.

— Ладно, решай, — усмехнулся Петр. — Подавай лодку, потом решай. Я тороплюсь…