След торпеды - [129]

— Живее, хлопцы!

Лысенкову вначале показалось, что человек, накрытый сетью, мертв, но когда того перевернули на спину, он застонал. Увидев незнакомых людей, нарушитель выматерился. Он был без сапог, в черных брюках. Левая нога выше колена кровоточила.

— Кто это? — спросил Лысенков капитана.

Иноземец так растерялся, что не мог и слова вымолвить. Лицо его стало бледно желтым, как у раненого «рыбака».

— Я не знай, — начал оправдываться капитан. — Человек тонул море… Кричал помощь… Мы спасай человек.

Лысенков усмехнулся:

— А зачем сетью накрыли?

Капитан развел руками.

«Рыбак» с помощью старшины 2-й статьи Павлова встал. Выглядел он странно: без сапог, в носках. В его глазах пустота и отрешенность. Он с трудом переносил боль — кривился, морщился.

— Ну, что стоишь, болван? — рявкнул нарушитель на капитана. — Принеси глоток спирта. Бегом!

Лысенков потребовал предъявить документы. «Рыбак» попытался достать что-то из левого кармана, но не смог. Лысенков помог ему расстегнуть карман. Документы нарушителя были спрятаны в целлофановый пакет, завернуты так, чтобы вода не попала. Развернув паспорт, капитан-лейтенант прочел: «Кожанец Иван Павлович, рождения 1920 года, русский…» Из документов следовало, что гражданин Кожанец работает грузчиком в рижском порту.

— Почему здесь оказались?..

— Я приехал в Мурманск в отпуск. Пошел рыбачить и… поднялся ветер, лодку унесло в море. Меня спасли рыбаки этого судна. У капитана Ганса Шнариса доброе сердце…

— Что?.. — переспросил Лысенков — Ганс Шнарис? Откуда вы его знаете?

Кожанец понял, что проболтался, и стал хитрить:

— Он так назвал себя, когда я… — нарушитель передохнул. — Когда меня подняли на борт… я разбил ногу. Капитан, где мои сапоги?

Лицо Ганса Шнариса закаменело в испуге.

— Гражданин Кожанец, нам известно, что вы пытались пройти через советскую государственную границу, — заявил капитан-лейтенант Лысенков, — оказали пограничникам вооруженное сопротивление. Мы вынуждены задержать вас.

Кожанец презрительно посмотрел на Шнариса и плюнул ему в лицо:

— Подлец!

— Очень мило! — насмешливо воскликнул Лысенков. — Ганс Шнарис у острова поднял вас на борт, жизнь, но сути, спас, а вы? Пиджачок-то свой видели? Нет, да? Жаль. Там есть дырочка. От пули… Нельзя так шалить. А вы нужны нам живой, тепленький…

Связавшись с кораблем, помощник подробно, стараясь не упустить ни одной мелочи, доложил Маркову обстановку, упомянул также, что протокол осмотра капитаном подписан и судно можно конвоировать в базу.

— Согласен! А нарушителя доставьте на корабельном катере.

Всю ночь Марков не сходил с мостика. Дул свежий ветер, в небе высыпали звезды. Далекие огни бухты горели крохотными светлячками. «Вернусь домой и весь день буду спать», — решил Марков.

На рассвете «Алмаз» вошел в бухту. Над кораблем с криком проносились мартыны. Из-за белых рваных облаков выглянуло солнце. Оно было холодное и скучное. Марков радовался, что наконец-то ветер утих и день обещает быть солнечным.

«Алмаз» приближался к пирсу. Помощник командира отдал команду: «По местам стоять! На якорь и швартовы становиться!» Корабль качнулся на воде и затих. Не успели подать трап, к причалу подкатила черная «Волга». Из машины вышли двое в штатском и комбриг Громов. Он поднялся на палубу и, приняв рапорт командира «Алмаза», спросил:

— Где нарушитель, в кубрике? Пришел в себя?

— Еще там, на судне.

— Молодцы! — пожал комбриг Маркову руку. — Так держать!

— Есть так держать!

25

Усталое солнце скатилось за горизонт. Капитан 3-го ранга Марков возвращался на корабль. В ушах у него все еще звучали голоса детей. Сын просил в субботу прийти в школу на встречу с ребятами, рассказать им об экипаже «Алмаза», охраняющем морскую границу. Дочь передала плитку шоколада, чтобы он отдал «дяде Юре» Егорову за краба. Жена твердила свое: «Игорек, береги себя! Море — злое и лютое». Марков улыбнулся в ответ и дважды повторил любимую фразу: «Выше нас — одно море!»

Подходя к причалу, Марков вспомнил комбрига: «Беспокойный»… Когда вернулись с моря, он выслушал доклад о дозоре, потом заметил, что как бы снова не пришлось кораблю идти к острову. «Считай, что у тебя передышка, как на войне. В бою как: взял рубеж, передохни — и дальше».

Дежурный по кораблю отдал Маркову рапорт и доложил, что звонил на корабль комбриг.

«Боится, как бы я не остался дома ночевать», — взгрустнул Марков.

Он приказал дежурному по кораблю узнать в штабе на завтра прогноз погоды и направился к акустикам. Матрос Егоров играл на гитаре. Он так увлекся, что не слушал, как в пост спустился командир. Увидев Маркова, Егоров покраснел, смутился.

— Садитесь, пожалуйста. Я ищу мичмана, — сказал Марков и слегка залился румянцем, потому что схитрил: мичмана он не искал. Ему хотелось начистоту поговорить с Егоровым.

Матрос сказал, что полчаса назад тренировался на аппаратуре с мичманом, но Капица ушел на соседний корабль за радиолампой.

— Ну-ну, — Марков постоял немного, потом присел на стул-вертушку. — Вы были в музее Северного флота?

— Не приходилось.

— Там есть одна интересная листовка. Знаете, кому она посвящена? Мотористу торпедного катера Северного флота мичману Михаилу Егорову, ныне капитану первого ранга. Признаюсь, читал я эту листовку не без чувства гордости за своего старшего начальника. То, что сделал в бою Егоров, не надломило его. Потому, значит, есть в нем сила воли, без которой ни ты, ни я, Егоров-младший, ничего не стоим.