След Сокола - [74]

– У нас с тобой, герцог, разные взгляды на вещи, потому что у нас разные заботы, – сухо ответил Годослав. – Мне совершенно нет дела до того, будет ли Карл участвовать в турнире. Меня больше интересует его объявленная еще минувшей осенью кампания против нашего княжества. И потому нам с тобой понять друг друга нелегко. Дух рыцарства – это удел рыцарей. Каждый король или князь обязан быть рыцарем, но не каждый рыцарь может быть князем или королем. И потому мне остается только пожелать тебе встретить достойного противника среди франков и победить его в честном поединке. Сам же я, в заботах о крепости городских стен и о высоте вала вокруг этих стен, настолько лишен простого чувства любопытства, что даже не тешу себя надеждой этот поединок лицезреть.

– Но, – настаивал Сигурд, – может быть, ты хотя бы отпустишь со мной нашего брата Дражко? Он воин настолько славный, – легкий поклон хмурому воеводе, сердито шевелящему усами, – что любой из знаменитых франков сочтет за честь обменяться с ним ударами копья или меча.

– Я уверен, что большинству франков не по силам такой рыцарь, как князь-воевода. И Дражко, несомненно, прославил бы наше оружие. Тем не менее, он настолько необходим мне здесь, что я не нахожу нужным отпускать его для развлечения Карла и его двора в ущерб моим интересам.

– Я и сам не вижу в этом необходимости, – вставил слово князь-воевода. – Я еще не успел осмотреть полностью все границы, а сколько осталось времени до начала войны, не знает никто. Поэтому терять напрасно несколько дней я не намерен.

Сигурд по-бычьи опустил голову, как всегда делал, когда упрямился.

– И все же я продолжаю, дорогой брат, настаивать на своем. Я желал бы составить маленький отряд, способный победить франков в равном бою. К сожалению, со мной не будет датских рыцарей…

– Граф Ксарлууп отправился на турнир, – сказал Дражко.

– Ксарлууп? Это отлично. Откуда ты знаешь?

– Мои разведчики провожают его до границы с ваграми.

– Отлично! Отлично! Значит, мне не хватает троих… И потому я опять обращаюсь к князю Годославу…

– Ответь мне, Сигурд, на один вопрос, – неожиданно перебил герцога Годослав. – Твоего старшего сына зовут Мировым Змеем, твою дочь зовут Хель, а твоего младшего сына зовут Фенрир-волк?[102]

Сигурд засмеялся.

– Я вижу, ты хорошо знаешь наши сказания.

– Конечно. Мне жена рассказывает их долгими зимними вечерами.

– Зачем ты, брат Годослав, хочешь меня так обидеть? Локки хоть и был Богом, однако он никогда не был героем, которому подражают рыцари. Я побеждаю врагов мечом, а не хитростью. И ничем не заслужил твоего упрека.

– Тогда зачем ты стремишься не допустить воеводу до исполнения его прямых обязанностей?

– Обязанности могут подождать, с твоего согласия, князь.

– Обстоятельства не спрашивают моего согласия, герцог…

И Годослав высвободил свой локоть из руки обиженного Трафальбрасса.

Глашатный рассадил гостей по рангу, хотя и позволил данам из посольства самим распределять отведенные им места, поскольку никого из них он не встречал раньше. Но среди своих бояр Сташко быстро навел порядок, хорошо зная каждого и зная к тому же стремление каждого сесть к князю ближе[103].

С торца стола занял место князь Годослав. По правую руку от него посадили Дражко, по левую, пошептавшись с Сигурдом, неожиданно сел герцог Гуннар. Княгиня Рогнельда оказалась хозяйкой противоположного торца, а Сигурд, на правах кузена, оказался по правую руку от нее.

Оба герцога, как Годослав сразу же заметил, явно остались недовольны тем, как были все рассажены. По устоявшимся правилам, хотя и нигде не записанным, послы короля к князю имели право садиться напротив владетельной персоны, а сам князь обычно занимал место в середине стола. С торца стола или даже за отдельным маленьким столом сидел обычно только король. Так всегда было еще при отце Годослава. Но в этот раз Годослав специально решил распорядиться по-своему, подчеркивая разницу между собой и герцогами, хотя и родственниками.

Гуннар переглядывался с Сигурдом, оба хмурили брови, хотя Сигурд иногда и отпускал тихим голосом какие-то шутки, заставляющие Рогнельду краснеть, но что-то явно пошло не так, как задумывали послы. И потому они тянули время, не заводя разговор о делах.

За окном вовсю разгулялась природа, неожиданно волнуя Годослава и наливая его буйной радостью. Свистел ветер, гремел гром, отблески молний сверкали в окнах, князь физически ощущал, как гроза входит в него своей силой, делая злым, насмешливым и очень-очень сильным. Настолько сильным, что стало казаться, будто это Дания обратилась к нему за помощью, а не он к Дании. Если и не так, то Годослав чувствовал себя настолько уверенно, что готов был сейчас скрестить оружие хоть сам лично, хоть во главе бодричских полков и со всей Данией, и с королевством франков в придачу. Такие ощущения уже не однажды приходили к князю в грозу, и он верил, что это Перун[104], повелитель молний и грома, передает ему свою силу и благодать.

И послы чувствовали настроение Годослава, удивлялись ему и не понимали поведения князя.

* * *

Будучи совсем еще мальчиком и участвуя в княжеской соколиной охоте отца, Годослав вместе с родителем и дворовыми людьми попал в грозу и спрятался от нее в лесу под большим деревом. Неожиданно на охотников, не успевших подготовиться, выскочил напуганный той же грозой дикий кабан-секач. Сокол нападет на волка, но не нападет на кабана, поэтому никто из охотников не был готов к такой встрече. У них не было с собой даже рогатины, чтобы остановить испуганного, озлобленного, а потому особо опасного зверя. И тогда, возбужденный природой, принявший в себя силу Перуна, соскочил с коня рослый мальчик Годослав и встал у секача на дороге со своим коротким подростковым мечом. Княжич не отступил ни на шаг, ни один мускул в его лице не дрогнул. Он нанес единственный хорошо выверенный удар секачу сверху в шею. Но этот удар был смертельным.