След обрывается у моря... - [2]
Утром его встречает шум берлинского вокзала. Туристский автобус, знакомые витрины и вывески чистых и широких улиц, чемодан, брошенный на кровать в номере большой гостиницы. И настойчивое – остаться одному.
Но, оказывается, это совсем просто – остаться одному, и еще проще – очутиться в западном секторе.
И вот они сидят наконец друг против друга. Он глядит на этих людей и удивляется, до чего же все просто в жизни. Вот так все и происходит – запросто, будто между прочим. Он берет предложенную сигарету, прикуривает. Слушает. Задание кажется несложным. Кое-что записать, кое-что запомнить. И все. Правда, ему дают понять, что, если он сделает что-то большее, жалеть об этом не придется...
Через несколько дней поезд Берлин – Москва мчит назад. Позади Варшава, а вот и Брест. Снова пограничники, таможенники... Он чуть заметно усмехается: осматривайте, осматривайте. Мозги не проверяются...
Это верно. Мозги не проверяются. И проводники желают ему доброго пути, а поездные радиоузлы играют старые, давно известные пластинки. «Любимая, знакомая, широкая, зеленая...», «Не нужен мне берег турецкий...»
Да, это был другой поезд. Другой встречный ветер. И другой, совсем другой человек у окна...
«Анна-Мария Р.»
26 ноября. Раннее утро. Холодно, сыро. Я стою на влажном бетонном пирсе военной гавани города Н., одного из торговых портов Прибалтики. Вдали – приближающийся с каждой секундой силуэт корабля. В тумане вырисовываются контуры боевой рубки, мачты... Это мой корабль. Выпустив шлейф черного дыма, он идет к причалу. Поданы и закреплены швартовы, спущен трап.
Очень высокий, немного полноватый, с небольшими аккуратными усиками, капитан третьего ранга – я сразу понимаю, что это командир, – ждет, пока я поднимусь на мостик, смотрит на меня, потом улыбается, говорит отрывисто:
– Отлично, штурман. Что ж, поздравляю вас.
Я оглядываюсь. Сзади стоят еще два офицера. Один – худощавый темноглазый старший лейтенант, на лице которого выделяются заостренные скулы. Другой, тоже старший лейтенант с инженерскими молоточками на погонах, незаметно подмигивает мне: поплаваем, друг!
Беру свой чемодан, хочу спуститься вниз. Пусть мне покажут мою каюту...
– Штурман, вы куда? А работа?
– Но я... – Мне кажется, что я ослышался. Я никак не ожидал этого. Я думал, что мне дня два-полтора, ну, хотя бы день дадут отдохнуть, осмотреться, привыкнуть к кораблю. И вот – на тебе... Не успел ступить на палубу – берись за работу...
В растерянности, так и забыв чемодан на палубе, я спускаюсь в штурманскую рубку – она тут же, под мостиком, четыре ступеньки вниз по тралу. Алексей Дмитриевич Пименков – так зовут моего командира, – спустившись со мной, помогает мне достать карты. Циркуль, линейку и карандаш я нахожу сам.
– Значит, поработаем, штурман? – говорит командир.
Я закусываю губу, включаю лампу над столом, прилаживаю кальку.
– Значит, прокладочку, как всегда, – слышу я за спиной голос командира, и мне кажется, что он улыбается. – Обратите внимание на сорок первый квадрат...
Я оборачиваюсь – нет, командир совершенно серьезен. Снова склоняюсь над картами, и вдруг...
– Дзу-дзззу-дззу. Дззу-ззуу... – Прямо над ухом резкие, короткие звонки. Тревожно, отрывисто заговорил репродуктор:
– Боевая тревога... Боевая тревога... По местам стоять, со швартовых сниматься... По местам стоять...
Не успеваю опомниться, как мы уже в море. Стою на мостике, неумело напялив на плечи подбитый мехом корабельный реглан-штормовку. Берега уже не видно. По отдельным словам догадываюсь, что береговой пост сообщил о возможном нарушителе и что это первый случай нарушения границы за последние месяцы.
«Анну-Марию Р.» – аккуратную, с хорошими обводами корпуса, белую промысловую шхуну мы обнаружили довольно легко. Еще когда она была скрыта в тумане, я по локатору определил ее местоположение. Она шла на расстоянии около восьми миль от берега, значительно углубившись в наши территориальные воды. Что ей было нужно? Это-то и должна была выяснить осмотровая группа во главе с помощником командира корабля – тем самым скуластым и худощавым офицером, которого я видел утром.
Я стоял на мостике и разглядывал шхуну в бинокль. Волновался ли я? Да, конечно. Но только сейчас, несколько месяцев спустя, я понял, что значит настоящее волнение. Я понял, что если обычно человек, впервые приступающий к работе, излишне волнуется, то на границе – наоборот. Новичок еще не умеет волноваться, он еще не научился волноваться по-настоящему.
Я тогда волновался, но даже и не подозревал, что настоящему, «профессиональному» волнению меня сможет научить только опыт, только жизнь на границе. Мне предстояло узнать, что постоянная тревога, волнение, ставшее обычным состоянием, постоянное напряжение сил помогают пограничникам обнаружить, задержать и обезвредить нарушителя, когда бы он ни появился и в каком бы виде ни пытался пройти границу.
Но в те несколько часов, начиная с момента, когда в утреннем тумане нам открылся силуэт «Анны-Марии Р.», и до того, как мы привели ее в один из портов на побережье, я рассуждал совсем иначе.
