След молнии - [26]

Единственная проблема в том, что в Динете не было дождя по меньшей мере полгода. Я знаю, что в этом нет ничего невозможного: бывали случаи, когда удары «сухих» молний становились причиной случайных пожаров. Но есть и другое, более вероятное объяснение.

Нейзгани.

Что бы ни случилось здесь, но убийство такого огромного числа людей не могло не привлечь его внимания. Он исчез из моей жизни на девять месяцев, но это не значит, что он прекратил охотиться на чудовищ. Возможно, он занимался этим без меня.

Я давлю в себе внезапный приступ паники. Я не готова пока встретиться с ним лицом к лицу. И, возможно, никогда не буду готова. Но, с другой стороны, ничего на свете я не хочу больше, чем встречи с ним. Я вытираю внезапно вспотевшие руки о штаны и говорю себе, что все будет хорошо. Хотя и понимаю, что это ложь.

Наш последний день, проведенный вместе, выдался ярким и холодным. Январь на Черном Плато. Мы разбили лагерь в мрачной тени Дзилижиин – самой Черной Горы – характерного насыпного холма из черного шлама от заброшенной угольной шахты, расположенной всего в нескольких милях к северу.

Старая шахта терзает Черное Плато, как всякий призрак. Когда-то эта часть резервации процветала. Здесь были рабочие места, сюда шли арендные платежи и лицензионные отчисления. Но вместе с большими деньгами появились жуликоватые адвокаты, двурушничество, насильственное перемещение жителей, загрязнение воды, рак.

Знание об этом беспокоит меня, подталкивает мои чудовищные инстинкты, заставляет поднять силу кланов на поверхность, будто жизнь моя в опасности только оттого, что я нахожусь здесь. По спине пробегает дрожь, не имеющая никакого отношения к минусовой температуре. Уродство, болезни, потери, несчастья – все это по-прежнему живет тут, несмотря на то что люди уже сбежали. Они окрашивают черные пласты земли в нечто более темное и смертоносное, чем просто необработанный уголь.

Нейзгани чувствует то же самое. Он беспокойно расхаживает вокруг маленького костра, который я развела, чтобы немного разогнать зимний холод. Его кремниевые доспехи ярко блестят в зимнем свете. Его прекрасные мокасины оставляют небольшие трещинки на сковавшей землю корке льда. Этот тонкий серебристый ледяной слой мог показаться даже красивым, если бы к теперешнему моменту я уже не отморозила себе всю задницу. Я сутулюсь и жмусь поближе к огню. Мы сидим здесь почти час, а он все ходит и смотрит в сторону заброшенной шахты. А я все жду, когда он заговорит.

В его молчании нет ничего необычного. Мы часто молчим целыми днями. Но обычно это знакомая тишина – общий умиротворяющий покой. Но сегодня утром я почувствовала между нами некоторое отчуждение. Так бывает между мужчиной и женщиной. Между бессмертным и пятипалой. Между героем легенд и мною – непонятно кем. Не знаю, клянет ли он меня как человека за то, что стало с Черным Плато, или думает о чем-то своем – не имеющем ко мне никакого отношения. Но сейчас я чувствую себя абсолютно одинокой – несмотря на то что он стоит в нескольких футах.

– Что будем делать? – спрашиваю я уже не в первый раз. Голос мой дрожит, но не от холода и даже не от беспокойства, вызванного его странной сдержанностью.

Это от волнения. Мне не терпится поохотиться.

Он проигнорировал четыре моих первых вопроса, но в этот раз оглянулся со слегка потемневшим лицом. Его явно обуревают какие-то эмоции.

– Это место как болезнь, – говорит он.

– Мне тут тоже не особо нравится, – отвечаю я, плотнее закутываясь в пальто и протягивая руки к огню. – Но ведь это ты сказал, что мы должны сюда прийти. Что были сообщения о монстрах возле шахты.

– О Плохих Людях, – поправляет он меня, и лицо его суровеет еще больше.

«Плохие Люди» – это юридический термин. Он употребляется со времен договора, который дает нам право охотиться на монстров, людей и прочих существ так, чтобы в случае чьей-то внезапной смерти не стало припекать между булками у представителей закона. Мне не совсем ясно, зачем эти юридические заморочки нужны теперь – когда не стало уже самих Соединенных Штатов. Тем более что и тогда федералы не особо соблюдали свою часть договора. Но термин тем не менее прижился – несмотря на то что кажется немного глупым беспокоиться, как называть того, кого собираешься убить.

– Они еще люди, – поясняет он голосом, гремящим как раскат грома, – все еще пятипалые. Называть их монстрами – неправильно.

– Не понимаю, какое имеет значение то, как мы их назовем. Мертвый есть мертвый.

По-моему, требование не называть их монстрами – это уже придирки. В конце концов, бывает и множество вполне человеческих монстров – извращенных и злых, как сверхъестественные существа.

Он поворачивается передо мной, полностью загородив широкими плечами вид на гору и заполнив все пространство между нами.

– Слова имеют значение, – говорит он внятно. – Имя, которое ты даешь вещам, формирует их в момент произнесения. Со словами следует обращаться очень аккуратно. – Он пристально смотрит на меня темными глазами, и я вдруг начинаю беспокоиться, не зашла ли слишком далеко.

– Не следовало мне это говорить, – раскаиваюсь я.

Он бормочет что-то невнятное. Упрек обжигает, и я съеживаюсь от его осуждения. Я знаю, что он хочет меня научить быть хорошей