След - [81]

Поуг смотрит на приближающиеся огни фар и удаляющиеся огоньки задних фонарей. Белые и красные, они проносятся в ночи, а он стоит и ждет, поглядывая влево и вправо, дожидаясь, когда загорится нужный свет. Светофор меняется на зеленый, машины останавливаются, и он спешит через обе полосы, лавируя между автомобилями, сначала теми, что идут на запад, потом теми, что движутся на восток. На заправке Поуг смотрит сначала на ярко освещенную, словно парящую в желтом свете раковину, потом на старика в мешковатых шортах у одной колонки, затем на другого старика, в помятом костюме, у другой. Постояв в тени, он идет к стеклянной двери, открывает – над головой звякает колокольчик – и поворачивает к автоматам. Женщина за прилавком принимает мелочь за чипсы, упаковку пива и бензин и не смотрит на Поуга.

Возле автомата с кофе стоит автомат с содовой, и Поуг берет пять самых больших пластиковых стаканчиков и крышечек и подходит с ними к прилавку. Стаканчики ярко раскрашены, крышечки – белые, с носиками. Он ставит стаканчики на прилавок.

– У вас есть пластиковые, оранжевые, с зелеными соломинками? Оранжад? – спрашивает Поуг.

– Что? – Женщина хмурится и берет один из стаканчиков. – Пустые? Здесь же ничего нет.

– Мне нужны только стаканчики и крышки.

– Мы не продаем только стаканчики.

– Мне нужны только они.

Женщина смотрит на него поверх очков. Интересно, что она видит, думает он.

– Говорю вам, мы не продаем пустые стаканы.

– Я бы купил оранжад, если у вас есть.

– Какой еще оранжад? – нетерпеливо и раздраженно спрашивает она. – Видишь холодильник, вон там, в углу? Там все, что у нас есть.

– Его продавали в оранжевых апельсинах с зелеными трубочками. Раздражение сменяется недоумением, потом удивлением, ярко накрашенные губы раздвигаются в улыбке, напоминающей оскал Джека-Фонаря.4

– Чтоб меня, а ведь вспомнила! Знаю, про что ты говоришь. Были такие. Точно, оранжевые. Да только, дорогуша, их уже давно не выпускают. Я и забыла, когда в последний раз видела.

– Тогда я возьму только стаканчики и крышки.

– Господи, ладно. Сдаюсь. Хорошо, что смена кончается.

– Долгая ночь.

– И чем дальше, тем дольше. – Она смеется. – Чертовы апельсины с соломинками. – Женщина смотрит на старика в мешковатых шортах, который подходит расплатиться за бензин.

Поуг не обращает на него никакого внимания. Он смотрит на нее, на ее крашеные волосы цвета рыболовной лески, на обвисшую напудренную кожу, напоминающую мятую ткань. Если прикоснуться, пудра осыплется, и ощущение будет такое, словно дотронулся до крыла бабочки. На бейджике ее имя – «Эдит».

– Давай так, – говорит ему Эдит. – Я возьму с тебя по пятьдесят центов за стаканчик, а за крышку ничего. А теперь извини, у меня другой клиент.

Поуг дает Эдит пять долларов, и их пальцы соприкасаются, когда она протягивает сдачу. Пальцы у нее прохладные, ловкие и мягкие, и кожа на них обвисшая, как у всех женшин ее возраста. Выйдя во влажную ночь, он снова ждет у того же перехода. Потом задерживается под теми же деревьями и смотрит на двери бара «Другой путь». Никто не выходит, и Эдгар Аллан Поуг быстро идет к машине и садится.

Глава 33

– Ты должна поговорить с ним. Он должен знать, что происходит.

– Вот так и сворачивают на неправедный путь.

– Зато получают преимущество на старте.

– Нет, только не на этот раз.

– Тебе решать. Ты – босс.

Марино растянулся на кровати в своем номере отеля «Мэриотт» на Брод-стрит, а Скарпетта сидит в том же, что и раньше, кресле, только поближе к кровати. В свободной белой пижаме, которую она купила в ближайшем универмаге, он выглядит громадным, но куда менее опасным. Под тонкой хлопчатобумажной тканью проступают темные пятна смазанных бетадином синяков. Марино клянется, что ему уже не больно… или почти не больно. Скарпетта переоделась, надев легкие кожаные туфли и сменив запачканный синий костюм на светло-коричневые вельветовые брюки и темно-синий свитер-водолазку. Устроились в номере Марино, потому что принимать его у себя ей не хочется, и они уже перекусили сандвичами и теперь просто разговаривают.

– И все-таки я не понимаю, почему ты не хочешь с ним посоветоваться, – закидывает удочку Марино. Ее отношения с Бентоном – предмет его незатихающего любопытства, что действует Кей на нервы. Проявляется оно постоянно, и бороться с ним – то же самое, что бороться с пылью.

– Утром я первым делом отнесу в лабораторию образцы грунта, и мы узнаем, в чем дело. По крайней мере удостоверимся, была ли ошибка. Если да, то рассказывать об этом Бентону нет никакого смысла. Ошибка на дело никак не влияет, хотя, конечно, вещь неприятная.

– Но ты в ошибку не веришь. – Марино смотрит на нее с горки подушек. Цвет его лица заметно улучшился, глаза блестят.

– Я и сама не знаю, чему верить. Хоть так, хоть эдак – получается одинаково бессмысленно. Если речь идет не об ошибке, то как объяснить присутствие тех частиц на теле тракториста? Что может связывать эти два дела, его и Джилли Полссон? Может, у тебя есть какая-то теория?

Марино задумывается, и взгляд его застывает на окне, заполненном тьмой и огнями вечернего города.

– Не знаю. Ничего умного в голову не приходит. Кроме того, что я уже сказал на совещании. А там я просто умничал.