След - [28]

– Она ни при чем, – возражает Люси. – Знаешь, мне пришлось дожидаться этой машины целый год.

– Дело поправимое. – Руди засовывает руки в карманы и ждет, пока Люси деактивирует охранную систему, включающую всевозможные детекторы и камеры наблюдения, как внешние, так и внутренние. Только вот камеры не записывают. Люси не хочет фиксировать свою личную жизнь, и отчасти Руди ее понимает. Ему бы и самому не хотелось, чтобы каждый его шаг в собственном доме записывался скрытыми камерами, хотя в последнее время записывать особенно и нечего. Он живет один. Когда Люси решила, что не будет устанавливать в доме и вокруг него записывающие камеры, она жила не одна.

– Может, стоит заменить камеры на записывающие? – предлагает Руди.

– Нет. Я собираюсь избавиться от этого дома.

Он идет за ней в огромную гранитную кухню, оглядывает просторную обеденную зону, смотрит в широкое панорамное окно с видом на бухту и океан. Высокий, двадцать футов от пола, потолок расписан фреской в духе Микеланджело. С него свисает хрустальная люстра. Стеклянный обеденный стол – ничего подобного Руди в жизни не видел – словно высечен изо льда, о том, сколько она заплатила за стол, обтянутую кожей мебель или громадные полотна с зебрами, слонами, жирафами и гепардами, не хочется и думать. Он не может позволить себе ни лампу, ни шелковый коврик – почти ничего из этого дома, где Люси бывает только наездами.

– Знаю, – говорит она. – Я летаю на вертолете, а у себя дома не могу даже посмотреть кино. Ненавижу этот дом.

– Не напрашивайся на сочувствие.

– Эй, хватит. – Люси дает понять, что разговор окончен. Руди хорошо знает этот тон. В поисках кофе он открывает один из холодильников.

– Чем же ты здесь питаешься?

– Чили. Оно заморожено, но можно разогреть.

– Звучит неплохо. А потом можно сходить в спортзал, а? Скажем, около половины шестого.

– Обязательно.

И только теперь они обращают внимание на дверь. Ту самую заднюю дверь, что ведет к бассейну и через которую меньше недели назад он вошел в ее дом, а потом вышел из него. Дверь заперта, но на стекло с наружной стороны что-то наклеено. Прежде чем Руди успевает понять, что случилось, Люси уже подходит к двери и видит листок белой нелинованной бумаги, который держится на полоске скотча.

– Что это? – Руди закрывает холодильник и смотрит на нее. – Что за чертовщина?

– Еще один глаз. Такой же, как тот. Нарисован карандашом. А ты думал, что это сделала Генри. Она сейчас в тысяче миль отсюда, но ты все равно ее подозреваешь. Ну, теперь все ясно? Хочет, чтобы я знала, что он наблюдает за мной, – сердито говорит Люси, открывает дверь и выходит, чтобы получше рассмотреть рисунок.

– Не трогай! – кричит Руди.

– Ты что, за дуру меня принимаешь? – кричит она в ответ.

Глава 11

– Извините, – говорит, подходя к Кей, молодой человек в фиолетовом халате, маске, шапочке, с защитным козырьком и лишней парой перчаток на руках. Выглядит он пародией на астронавта. – Что нам делать с ее зубными протезами?

Скарпетта пытается объяснить, что не работает здесь, но умолкает, глядя, как два других молодых человека, одетых так, словно ожидают прихода чумы, заталкивают в пластиковый мешок тучную женщину, громадный вес которой не без труда выдерживала каталка.

– У нее зубные протезы, – говорит молодой человек в фиолетовом халате, обращаясь на этот раз к Филдингу. – Мы положили их в коробку, а потом забыли переложить в мешочек, когда зашивали.

– В мешочек класть не надо. – Скарпетта решает сама заняться неожиданной проблемой. – Их нужно вернуть на место, вставить в рот. Думаю, она и сама бы пожелала лечь в землю с зубами.

– Здесь? Где здесь?

– На тележке. – Солдат показывает на тележку с хирургическими инструментами для секционного стола номер четыре, известного также как Зеленый стол. В морге доктора Маркуса все еще пользуются введенной Кей системой учета инструментов с помощью полосок цветной ленты, чтобы хирургические щипцы или, например, пила, помеченные зеленым, не оказались на каком-то другом столе. – Коробка стояла на ее тележке, а потом кто-то перенес ее вместе с бумагами. – Он кивает в сторону полки с аккуратно сложенными стопками документов.

– На этом столе вскрывали кого-то еще, – припоминает Филдинг.

– Так точно, сэр. Старика, который умер дома, во сне. Так, может быть, зубы его? И тогда получается, что на тележке лежали его протезы?

Похожий на рассерженную голубую сойку, Филдинг пересекает прозекторскую, открывает стальную дверь огромного морозильника, исчезает в потоке холодного, настоянного на смерти воздуха и почти мгновенно появляется снова с парой протезов, очевидно, только что изъятых изо рта старика. Они лежат на его ладони, перепачканной кровью тракториста.

– Неужели никто не увидел, что они ему малы? – вопрошает Филдинг. – Кто засунул их в рот старику, даже не проверив, подходят или нет? – обращается он к шумной, заполненной людьми прозекторской с четырьмя мокрыми от крови стальными столами, раковинами и шкафчиками, аккуратными стопками документов и пакетами с личными вещами на полках, пробирками и коробочками.

Другие доктора, студенты, солдаты и сегодняшние покойники виновато молчат, потому что им абсолютно нечего сказать доктору Джеку Филдингу, первому после шефа человеку в этом учреждении. Скарпетта шокирована до такой степени, что почти отказывается верить собственным глазам. Ее бывший флагманский корабль, служба, которую она возглавляла и которой гордилась, образец организованности и порядка, вышел из-под контроля и потерял управление, как и весь его экипаж. Она смотрит на полураздетого тракториста, стынущего на липком от крови столе. Смотрит на зубные протезы в забрызганной кровью руке Филдинга.