След "Альбатроса" - [13]

- Гд-де?

- А-а, ты ж тогда на классах был в Питере... Так вот: его океанским буксиром тащили, песок с-под дна вымывали - ни хрена не шел. Пока артбашни не срезали. Во-о. Тогда всех поснимали. А сча-ас... - Махнул рукой в потолок, словно именно там, сверху, всего лишь за палубой находились люди, которые снимали, назначали и вообще правили судьбами тех, кто служил на кораблях.

Разлитая по кают-компании тоска не улетучилась. Сладкий чай лишь на время сменял во рту противный, тошнотворный привкус соли. На рукавах и плечах всех, кроме, пожалуй, Бурыги да жителя трюмов Клепинина мучной притруской белела все та же соль. Пересидели бы солнце в каютах - не было бы этих белых эполет, а так почти весь бешеный день - на жаре.

- Лады, - опять попытался разбить невидимые перегородки между офицерами Бурыга. - Чтоб чай был слаще, а сон легче, ставлю задачу: каждому "продать" по одной истории флотского, скажем так, типа. Анекдоты тоже принимаются... ------- *"Румыны" ( флот. жарг.) - матросы минно-торпедной боевой части.

В провисшей под потолком тишине забасил первым:

- Вертолетчики из Качи - а в Каче, как известно, все иначе - на противолодочном патрулировании над морем решили искупаться. Снизились до десяти метров, а штиль был еще тот, поставили "вертуху" на автопилот, спустили трап, разделись, слезли по нему и давай плескаться. И вот то ли давление над морем скакануло, то ли еще какая закавыка, но только автопилот отработал на изменение в атмосфере и поднял вертолет на десяток метров еще. Ну эти вот кулибины поплавали-поплавали кругами да и рванули к берегу. Так в семейных трусах и приползли в полк. Те подняли две или там три машины в воздух, полетали вокруг нашего бесхозника - а что сделаешь? Так и прождали, пока топливо не выработает да в море шлепнется...

На довольное гыканье Бурыги несколько человек ответили робкими носовыми смешками. Только сидящий напротив комбрига замповосп - он же бывший замполит - покачал вперед-назад в низком утробном смехе свои засаленные кап-лейские погоны. Он всегда был готов угодить любому начальнику, лишь бы никто не пытался лишить его возможности выполнить главную цель жизни - доспать в каюте оставшиеся до ближайшей пенсии три с небольшим года. В бригаде его уже давно звали "пятнадцатилетним капитаном", хотя четыре масеньких звездочки на погонах он носил не пятнадцать, а где-то около двенадцати лет. Фамилия у него была историческая - Кравчук, но, в отличие от своего знаменитого тезки, ни к каким вершинам власти он никогда не рвался, от предложенных должностей на большие корабли и другие флота отказывался, и никто не знал, что главной причиной всего этого была не бешеная принципиальность, не преданность до мозга костей своему кораблю, а то, что от штатного места стоянки "Альбатроса" у причала до квартиры его дома в "хрущевской" пятиэтахе было ровно семьсот десять шагов. В замполитские годы он хоть со скрипом, с задержками, но все же со страху проводил партсобрания, политинформации и единые политдни, а сейчас, когда все это оказалось, судя по голосам с экрана, позорным прошлым, он и вовсе утратил последний стимул в службе, хотя кусочком того страха все же осталось его преклонение перед любым начальством, преклонение, с которым, может быть, и не сравнить было обожание ацтеками своих каменных божеств. И оттого, когда Бурыга, сидящий напротив него, бросил навстречу ему последний "гык", он посмеялся еще чуть-чуть, ровно столько, чтоб его заметил комбриг, и только после этого заговорил быстро-быстро, словно боясь, что кто-то встрянет в разговор и первым поддержит начатую комбригом "травлю":

- У нас хохма в Средиземке была. В конце семидесятых. Помнишь, мех? и погнал дальше, даже не удосужившись выслушать, что скажет еще один ветеран "Альбатроса": - Нам в Латакии загрузили на борт арбузы. Часть нам, часть на эскадру еще завезти нужно было, к шестой точке. Вышли в море, а нам "вводняк" - комиссия из Москвы, идет навстречу на белом пароходе...

- На "гидрографии", что ли? - с деланным недовольством пробурчал Бурыга.

- Ну да...

- Так ты прямо и говори. А то я уж думал - на лайнере "Максим Горький", - и озорно пнул локтем опять закунявшего Анфимова.

- Гд-де?

- Ну так вот: на гидрографии. На борту у нас, естественно, паника. Аврал полный. Пошел я по постам, захожу в провизионку и только тут вижу, что арбузы нам загрузили не обычные, а с наклейками. На каждой надпись "Израиль". Ну, думаю, хана мне, не доглядел в порту, политическую бдительность утратил. . Я беру у "кэпа" с десяток моряков и сажаю их обдирать эту гадость. Успели еле-еле. Прямо к приезду. Гляжу - а среди комиссии капитан первого ранга по контрпропаганде. "Ну как, - говорит, - вы тут ненависть к капиталистам воспитываете?" Пошли смотреть: наглядка на месте, плакаты - как положено: "Флот США - угроза миру", "Сионизм - враг освободившихся стран Ближнего Востока", "Зверства апартеида в ЮАР". Бумаги - все есть, на любой вкус. Столько поназаписал проведенных мероприятий, что и пяти жизней на их осуществление не хватит. Смотрю: расслабился капитан первого ранга, подобрел. Тут мы и в провизионку забрели. Чтоб еще сильнее любил, я ему арбуз подарил. И вот заходим мы с этим арбузом в рубку к гидроакустикам, и я вижу, что у моего проверяющего лицо начинает вытягиваться. Как размахнется он арбузом и - ш-шмяк! - по переборке. "Два балла тебе, - кричит, - Кравчук за контрпропаганду!" Я на переборку, куда он шмякнул арбузом, посмотрел и обомлел: сплошные наклейки "Израиль"...