Славянские шутки (О нелегкой жизни украинских националистов) - [25]

Как известно из исторического опыта человечества, в любой (а тем более — гражданской) войне правых и неправых не бывает. Потому что мир не состоит из черного и белого цветов. Как, впрочем, и из красного и белого; черного и сиреневого; синего и зеленого: — ну, и так далее, в том же духе… И в этот тяжелый жизненный час Петро осознал, что на площади шахтерского поселка он присутствует зря. Это не означало, что находиться в роли говновоза на улицах какого-нибудь немецкого городка было бы лучше, но проталкивать украинский язык автоматом туда, где он был абсолютно ненужен, явно не следовало.

Пленных (их оказалось около сотни) построили в две шеренги. Перед строем появилась группа ополченцев, которая стала разбираться с документами. И тут в груди Москалюка похолодело. Одним из ополченцев был Сергей! Тот самый каверзник, благодаря которому американская символика оставила на заднице Петро столь неизгладимый след!

Петро знал, что воинские части сепаратистов хорошо организованы и сформированы благодаря опыту бывших военнослужащих российской армии. Многие из них, уйдя в отставку в сорокапятилетнем возрасте, неуверенно чувствовали себя в роли гражданских лиц. И потому ринулись в Донбасс. Так сказать — из чувства солидарности с русскоязычным населением. И их можно было понять. Пенсия — есть! Дети уже взрослые. Квартиры от государства получены. Почему бы не продолжить делать то, чему ты хорошо обучен? Ведь большую часть своей сознательной жизни они занимались именно этим. А в России армия всегда была армией, в отличие от Украины, где все, связанное с военным ведомством, рассматривалось чиновниками как воровская кормушка. Ибо — зачем Украине армия, если воевать не с кем? Россия не лезет. А Соединенные Штаты и так делают на Украине все, что хотят…

Кроме того — Петро знал, что в частях ополченцев находится довольно значительное количество добровольцев, прибывших из многих стран мира. Как правило — молодых людей. Кто-то пришел воевать с новой властью Украины (которую считали откровенно фашистской), а кому-то просто не сиделось дома. И Сергей, похоже, был одним из них!

Петро вспомнил, что даже фамилия Сергея ему неизвестна. Покопавшись более основательно в памяти, Москалюк понял, что не знал ее никогда. Да и не в фамилии было дело. А дело было прежде всего в том, что этот человек владел тайной, от которой теперь зависела жизнь сдавшегося в плен Петро…

Сергей (по всей видимости, он был у ополченцев неким начальником), держа в руках пачку документов, листал страницы военных билетов и называл фамилии. Пленные отвечали коротким криком: «Я»! Вдруг в стопке официальных бумаг оказался какой-то белый листок. Сергей развернул бумагу и с удивлением уставился в нее взглядом. Даже с такого приличного расстояния Петро узнал в этом листке фотографию своего зада. Он понял, что Мурзик не выбросил ее, а заботливо вложил в свои документы, и теперь это «сокровище» досталось ополченцам. Сердце Москалюка обдало чудовищным холодом. Эта стужа была гораздо ужасней космического мороза, пожиравшего пламя звезд. Никакой абсолютный ноль не мог сравниться с тем куском льда, который возник в груди у Петро и заставил его пошатнуться в строю.

Мурзик, стоявший рядом с ним, схватил его под руку и тихо спросил:

— Петруха, что с тобой?

— Все нормально, — ответил Петро, медленно приходя в себя.

Сергей, рассмотрев изображение, вдруг звонко рассмеялся. Окружавшие его соратники недоуменно посмотрели на него, и он, махнув на них рукой, выстрелил взглядом в строй пленных. Его глаза быстро прошлись по первой шеренге, и пошли в обратную сторону. Петро, стоявший во втором ряду, просто зажмурился. Но, услышав следующий взрыв смеха, взглянул на окружающий его мир и встретился взглядом с Сергеем.

Тот, по-приятельски подмигнув своей жертве, отвернул голову в сторону окружавших его военачальников и начал им что-то рассказывать. Но звук разговора вдруг заглушил рев моторов и скрежет гусениц. Из-за угла на площадь выехали три самоходные гаубичные установки.

«Акация» — подумал Петро, вглядываясь в стопятидесятидвухмиллиметровые пушки, торчавшие из башен самоходок. На каждом дуле красовался жуткого вида набалдашник, именуемый дульным тормозом. Москалюк вспомнил веселого эстонского хирурга и ворвался в восхитительный своей бесчувственностью обморок, внутри которого было все равно, что сейчас происходит на свете, с какой речью президент выступает в Верховной Раде и зачем на площадь маленького поселка въехали бронированные чудовища.

Но Мурзик не дремал. Он подхватил обмякшее вдруг тело Петро и хорошенько его встряхнул. Москалюк открыл глаза.

— Ты что? — прошипел Мурзик.

— Все нормально, — слабым голосом ответил Петро.

Вдруг раздался громкий свист и позади строя бабахнуло! Петро почувствовал резкую боль в районе своего копчика и услышал чей-то крик:

— Ложись! Укропы минометами шпарят!

Но было уже поздно. Осознав, что он ранен, Петро привычно потерял сознание и повалился ничком на асфальт. Он уже не видел, как Мурзик, подволакивая поврежденную осколком правую ногу, пытается снятым с себя бушлатом сбить пламя с его горящей задницы, и как Нечипурло бежит к ним с огнетушителем в руках, сдернутым с пожарного щита. Петро находился в состоянии, полном прекрасной бессознательности, и совершенно не желал возвращаться в этот ужасный мир, постоянно атакующий его в самую многострадальную часть тела…