Он орал — и не слышал себя. Корчился — и не двигался. Но все-таки был жив, жив: сердце молотило заполошно и захлестывала дурнота.
Он распахнул рот и опять стиснул челюсти — между ними тут же что-то набилось… Трава. Он лежал мордой в траве. Ничком. Не чувствуя себя: тела не было — и только ниже коленей все состояло из сводящей с ума, сводящей судорогой сознание боли.
Где-то на ее границе звучали голоса. Он не понимал, кому они принадлежат и что говорят, — и даже если бы он был сейчас в себе, вряд ли сразу разобрал бы: поскольку говорящие (двое, молодые, женщины, девки, совсем молодые) практически не вязали лыка.
— …Где он?
— Кто?
— Этот!.. Я которого сбила…
— Да те показалось, иг-ги… Ты же бухая… Ги… Я почему-то ни хуя…
— Ни хуя! Я его прям пири… пи-ри-ехала… Прям это… подпрыгнула на нем…
— На ко-о-ом?
— Не знаю!
— А вон! Смотри!
— Бля-а-а… Бля-а-а…
— Он мертвый?.. Бля-а-а, он мертвый…
— Светка, че делать? Он сдох, Светка, а я пьяная в жопу… В жопу!.. У меня же прав нет… И машина Колькина… Бля, он меня убьет… Меня же посадят… Убьет, Светка, бля…
— Слушай, надо его это… Давай его туда вон оттащим, в кусты. Чтоб не увидели.
— Куда?
— Ну вон кусты! Просто кинем, чтоб это… с дороги чтоб не увидели… Не найдут… Не узнает никто вообще… Давай, вдвоем… Давай, берись…
Кирилл снова заорал что есть мочи — и снова горло с передавленными связками не издало ни звука. Он почувствовал, что его дергают за руки. Он хотел воспротивиться, но то ли у него не вышло, то ли на это не обратили внимания. Девки хватали его за запястья, за майку, хватались друг за друга, захлебывались пьяным ржанием.
— Бля, представляешь, нас бы щас увидели?.. И-ги-ги… Пьяные в говно, дохлого бомжа куда-то тащать… Ги-ги-ги, не могу…
— Такая жесть, га-га!.. Не видно, бля, ничего…
— Надо на мобилу снять, такой ржак!..
— Давай!.. Ну давай, ты чего… Помогай, га-га, он тяжелый… Пипе-ец, Олька…
— Такой камеди-клаб…
— Ну давай! Прикинь, сейчас поедет кто… А-га-га, я представляю!..
Он пытался сделать хоть какое-то движение, но ноги были многотонным волочащимся бесколесым прицепом, груженным болью, поднять голову не хватало сил, а за руки его тянули. Трещали ветки, шуршала листва.
— Ну че, ну хватит, что ли, не знаю, заебалась я…
— Светка, это… Мне хуево… Я блевать буду…
Некоторое время поблизости раздавались надсадные стоны, плеск и бессильный обрывочный мат. Кирилл скреб пальцами по траве, всаживал их, скрюченные, по третьи фаланги в рассыпчатую песчаную землю, ввинчивался в нее лбом — но больше не мог ничего.
— Ты где? Оль!.. А, вот ты… Не видно, блядь, ни хуя…
— Ой, слушай, как херо-ово мне… Че ты принесла?..
— Надо это… его полить… Если кто мимо пойдет — чтоб это, водкой воняло… Подумают, просто бухой…
Что-то хлынуло Кириллу на затылок, на шею, на спину, запахло спиртом. Шоркнула в кустах, стукнула о землю бутылка.
— Ну типа пьяный бомж… Никто не подойдет… Все, Олька, пошли-и-ги-ги… Пошли, все… Такая жесть, ги-ги!..
Больно… Больно как…
Он драл пальцами траву, с натугой дышал раздавленным горлом, конвульсивно рыл лицом песок, хватал его губами, втягивал носом; он ничего не соображал — и только одна мысль лупила в голове синхронно с пинками пульса, одна и та же, односложная: «жив, жив, жив, жив, жив!»
Тело напряглось, чуть приподнялось на локтях, рывком продвинулось куда-то вперед на несколько сантиметров. Жив!.. Больно как…
Жив. Он был жив. Они не убили его все-таки.
Не убили. Слава богу, не убили.
![[Голово]ломка](/storage/book-covers/48/48bcbb9586c15c2ee711bf63c8bdeaee9253900e.jpg)
