Сладостно и почетно - [8]

Дорнбергер помолчал, резиновым набалдашником палки вдавливая в песке симметрично расположенные по вершинам треугольника лунки.

— Да, — сказал он наконец. — Пожалуй, лучше было бы не публиковать… вообще. Нет, я даже не о той статье Гана и Штрассмана. Тогда ведь — почти одновременно — опубликовали свои работы и другие… Фриш с Мейтнер, потом Дросте, Флюгге… Что ж, подошло время, и никто не мог заглянуть в будущее. Если бы немного осторожности…

— О, это ничего бы не изменило, поверьте.

— Да, вероятно. Пойдемте, дорогой Розе, присядем, у меня что-то разболелась нога…

Они дошли до скамейки, сели. Дорнбергер глянул вправо и влево — аллея была пустынна.

— Раз уж мы коснулись этой темы, — сказал он, улыбаясь несколько натянуто, — проинформируйте меня в самых общих чертах… что у вас там сейчас происходит.

— А ничего не происходит! — весело отозвался Розе. — Вернее, происходит то же, что и всегда — грызня, соперничество, взаимопоедание мелкими порциями. Во главе проекта теперь Эзау, Дибнера из института благополучно выжили — бедняга обижен, но зато вся его энергия направлена теперь на создание действующего реактора. Больше всего боится, как бы его не опередил Гейзенберг. Ну а Гейзенберг занимается той же алхимией у себя в Лейпциге…

— Ваш приятель из погребка ему не помогает?

— Нет, судя по отсутствию результатов. Дёппель — вы знали Дёппелей, мужа и жену, они работают с Гейзенбергом? — так он там чуть не сгорел. У них воспламенился порошок металлического урана, а Дёппель — он, говорят, вообще не в ладах с химией — пытался залить это водой, обычной водой…

— Со страху, наверное. Кстати, о тяжелой — это правда, что англичане взорвали завод в Веморке?

Розе повернул голову и уставился на него испытующе.

— А кто вам об этом говорил? У вас тут есть кто-нибудь из… ваших коллег?

— Нет, нет. Один офицер из Норвегии, не имеющий никакого отношения. Просто зашел разговор о норвежских партизанах, и он сказал, что недавно они провели вместе с английскими коммандос какую-то чрезвычайно дерзкую, как он выразился, операцию — причем не на побережье, а в самом сердце страны, на Хардангерском плато. Трахнули там, говорит, какой-то важнейший секретный завод. Ну, я и подумал, что Хардангер — это, скорее всего, Рьюкан. А еще точнее — Веморк. Что еще можно там найти столь важное и секретное, чтобы посылать коммандос?

— Да, вы угадали. В Веморке они уничтожили установки высокой концентрации, плюс весь запас готового продукта — я слышал, не менее четырехсот килограммов. Все пошло к черту. Завод сейчас спешно восстанавливают, послали туда от нас доктора Беркеи, но это не так скоро делается. В лучшем случае, вода пойдет из последней ступени только через полгода.

— Так, так… — Дорнбергер опять помолчал, чертя палкой. — На чем же Дибнер и компания думают теперь запускать свои реакторы — на чистом нордическом энтузиазме?

— В значительной степени. Но и без тяжелой воды не обойтись, поэтому ваш друг Хартек вместе с Эзау отправились в Италию выяснять тамошние производственные возможности. В Мерано есть небольшой гидроэлектролизный завод, но производительность ничтожная — несколько десятков кило в месяц.

— А почему, собственно, не обойтись… Если предположить, что Боте тогда допустил ошибку при измерениях длины диффузии в графите, — Дорнбергер пожал плечами. — Я, впрочем, не в курсе. Два года назад я уже торчал во Франции и, признаться, не очень интересовался… Если, скажем, графит был загрязнен микропримесями, это вполне могло изменить ядерные константы. Вы не допускаете такой возможности?

— Ну, вряд ли Боте не принял этого в расчет.

— Он мог принять, но графит все же мог быть загрязненным. И тогда это совершенно исказило результат опыта. Правда, если тот графит, каким пользовались в Гейдельберге, оказался недостаточно чистым, то более чистого на практике попросту не получить. На данном уровне химической технологии. Но суть в том, что в теории нейтроны можно замедлять не только тяжелой водой…

— Послушайте, доктор, — сказал Розе после паузы, — вы никогда не думали над возможностью вернуться в лабораторию?

Дорнбергер, не отвечая, палкой нарисовал на песке довольно точную окружность и вписал в нее квадрат. Потом, невнятно хмыкнув, изобразил внутри знак вопроса.

— Если вас интересует, допускаю ли я такую возможность, то ответ будет отрицательным. При данных обстоятельствах, я имею в виду.

— Я тоже имел в виду именно их, — кивнул Розе. — Но, может быть, мы видим их в несколько… разном свете?

— Не представляю, в каком еще свете можно увидеть происходящее в Германии. Я, дорогой Розе, не доктор Геббельс.

— Ну хорошо, позвольте уж мне, как говорится, выложить на стол все карты.

— Валяйте, валяйте. Я ведь с первой минуты понял, что вы приехали не просто так.

— Вот тут вы немного дали маху! Дело в том, что желание вас повидать возникло у меня еще до того, как мне поручили это сделать. Как только я узнал, что вы ранены и находитесь в лазарете…

— Простите, от кого?

— От вашей фрау супруги, от кого же еще!

— Ах вот что, — Дорнбергер опять издал хмыкающий звук. — Где же вам посчастливилось ее увидеть, мою… фрау супругу?