Сладостно и почетно - [3]

На него опять накатила обморочная слабость, вернулось притупившееся было на время чувство мучительного голода, но сознание оставалось удивительно ясным, даже обострилось. Словно выходя из отупения последних недель, капитан Дорнбергер начинал медленно осознавать то, во что еще не верилось ни в воздухе, ни там, на земле, когда он впервые узнал, что назначен к эвакуации. Он вдруг поверил, что действительно спасся, вырвался, унес ноги. Там, в «котле», он не хотел этого (отчасти потому, что давно приучил себя не хотеть недостижимого), и ничего не предпринимал для собственного спасения. Хотя предпринимать было практически нечего, некоторые все же пытались. Он — нет. Отнюдь не во имя каких-либо высоких идеалов, и даже не потому, что прекрасно отдавал себе отчет в бессмысленности всяких попыток самоспасения. Просто ему давно уже было наплевать. По сути дела, не оставалось ради чего жить. И странно, какой нерассуждающей животной радостью медленно входила сейчас в него несмелая мысль о том, что это еще не все, что ему еще суждено пожить какое-то время — даже под этим равнодушным небом, даже на этой страшной земле… Холодная капля щекотно скатилась по виску, он поднял руку, чтобы обтереть мокрое от талого снега лицо, и понял, что это не снег и не дождь, у него просто текли слезы.

Подошел еще один автобус, раненых стали грузить. Немолодая медсестра с серым от усталости лицом, обходя ряды носилок, задержалась возле Дорнбергера и, наклонившись, вложила ему в губы какую-то круглую лепешечку.

— Возьмите в рот, — сказала она заученно, — сосите до растворения или медленно разжуйте, это тонизирует…

Он не сразу ощутил вкус, но тут же гортань стиснуло голодной судорогой, он стал жадно сосать, это оказалась шоко-кола.

— …Спокойно, спокойно, — продолжала сестра усталым голосом, видимо повторяя то, что уже говорила сотне других раненых, — с вами все в порядке, сейчас вы пройдете санитарную обработку и перевязку, получите горячую пищу, на родину вас отправят ближайшим поездом, завтра или послезавтра…

— Скажите, сестра, — с трудом выговорил капитан, — какое сегодня число?

— Сегодня девятнадцатое, — ответила та, уже отходя к следующему, и уточнила, словно не будучи уверенной, что они там в «котле» сохранили еще способность вести счет месяцев: — Девятнадцатое января тысяча девятьсот сорок третьего года…

Тем временем к уже разгруженному «юнкерсу» подошел фельдфебель аэродромной охраны и спросил командира корабля, лейтенанта Фрелиха. Командир, только что вышедший из кабины, глянул на него вопросительно.

— Господина лейтенанта просят безотлагательно явиться к коменданту аэродрома! — вытянувшись, доложил фельдфебель. — С вашего позволения, я провожу.

— К коменданту, меня? — Фрелих недоуменно пожал плечами и окликнул второго пилота: — Хорст, я схожу узнаю, а ты тут поторопи с заправкой, и пусть Клаус не забудет проверить давление в левой масломагистрали. Я быстро!

В помещении комендатуры его встретил штурмфюрер в серо-зеленой полевой форме войск СС.

— Это вы, что ли, здешний комендант? — спросил летчик.

— Комендант вышел, — ответил эсэсовец и добавил негромко, будничным тоном: — Вы арестованы, попрошу сдать оружие.

— Что-что? — летчик улыбнулся. — Вроде бы еще не первое апреля, а? Так мне коменданта дожидаться здесь, что ли? На черта я ему сдался, не понимаю. Еле на ногах держусь — второй рейс без отдыха, а оттуда сегодня выскочили буквально у ивана из-под гусениц — один уже выехал прямо на взлетную полосу, еще бы минута, и…

— Сдайте оружие, Фрелих, — повторил штурмфюрер.

Только теперь до лейтенанта наконец дошло. Он умолк, словно поперхнувшись, рука его поползла к кобуре — но сзади уже навалились, пригнули, заламывая локти; он стал вырываться, почувствовал на запястьях холодок металла, негромкий отчетливый щелчок. Штурмфюрер, подойдя вплотную, наискось — от правого плеча к поясу — раздернул молнию лётного комбинезона и сорвал с мундира Фрелиха Железный крест.

— Ты, дерьмовая тыловая вошь, — выдавил сквозь зубы лейтенант. — Интересно, чем ты занимался в то время, когда мы возили десанты на Крит! Крамолу искал у баб под юбками?

— В машину его, — тем же будничным тоном бросил штурмфюрер, направляясь к двери.

Нет, Фрелих действительно ничего не понимал. С кем-нибудь спутали? Фамилия обычная, лейтенантов с такой фамилией наверняка наберется в люфтваффе не одна сотня; вполне возможно, кто-то там чего-то натворил, а прихватили сгоряча его… тем более, даже не в районе дислокации эскадрильи, это уж явно показывает, что здесь ошибка. Если бы речь шла о нем, то там бы и взяли, на месте. Ерунда какая-то, думал лейтенант, сидя на заднем сиденье между двух каменно зажавших его плечами гефеповцев, [1] лишь бы поскорее на допрос, уж следователь темнить не станет…

Так оно и получилось. Фрелиха привезли, тщательно обыскали, отобрали все, что положено отбирать у арестованного, и в одном мундире — уже без ремня и погонов — заперли в одиночке. А через полчаса, не успел он еще и освоиться на новом месте, его вызвали на допрос.

— Вы, конечно, удивлены, — сказал следователь, — и считаете случившееся недоразумением? Верно, Фрелих. Я тоже склонен думать, что это не более чем недоразумение.