— С ума сойти!
— Ты вообще помнишь, что говорила?
— Нет, конечно. Не все. А что?
— По-моему, ты его обидела.
— С ума сойти! Чем это?
Ночь была душная. Всю ночь она не уснула.
Низкий гудящий голос звучал в ушах. И хотелось положить голову на плечо зеленой рубашки.
Духота мучила.
За окном напротив неясно проступали белые стены.
— Даже губ моих медью
Трогал так, как трагедией трогают зал.
Поцелуй был как лето. Он медлил и медлил…
О том, увидит ли она его снова, Светлана не думала. А была в ней готовность к необыкновенному, странная уверенность.
— Красивая какая, вишь, — сказала, увидев ее утром, тетя Степа.
Вокруг во дворе и под навесом оранжево краснела рябина, много рябины.
— Вишь, красиво-то, — заулыбалась старуха, увидев, что Светлана приколола гроздь рябины к волосам.
Светлана прошлась перед ней из конца в конец дорожки.
— Да ты ешь, ешь, ничего, — говорила старуха. — Она сладкая. Вкусная. У нас тут особенная. Ешь.
Когда наступил жаркий, душистый полдень, Светлана, спрятавшись за кусты, мылась в речке. Рядом шумно возились в воде мальчишки, выплывали вдруг из-за поворота на автомобильной покрышке. Тогда она глубже уходила в свое убежище.
На солнечной воде расходились мыльные круги.
Вымывшись, сидела, блаженно обсыхая, на горячих мостках.
Тяжело ударил часовой колокол. Круглый звук сверкающим колесом прокатился над городом.
Светлана лежала на холме и читала. Взлетала и снова садилась на ногу стрекоза. Пахло землей, сухой травой. И всем этим и солнцем терпко пахла ее кожа. Странное чувство счастья не оставляло ее с утра.
Светлана перевернулась на спину, села и огляделась, прикрыв от солнца глаза.
— Здравствуй, солнце! Ты еще здесь? — сказала она и засмеялась.
По крепостному валу спускался к реке человек. Она его сразу узнала. Все было — как и должно было быть.
Склон холма скрыл его, переходящего речку по мосткам. Минуту спустя он поднялся на холм. На нем были серая рубашка и сандалии на босу ногу. Он улыбался.
— Солнце-то какое! А я нашел вас. — Он смотрел на нее. — Вам идет солнце.
Светлана молчала.
Он опустился на траву.
Они сидели и молчали.
Хорошо было. Хорошо было смотреть на синие луковицы собора в золоченых звездах, на стадо коров, отдыхающее внизу у реки. Стрекоза на ее руке вздрагивала прозрачными крыльями.
Они говорили. О соборе и звездах на синем, о коровах, о крыльях стрекозы. Теперь это были голубые крылья, потому что и стрекоза прилетела вся голубая. Они говорили и ели сладкую рябину.
Подул ветер. Она встала.
— Холодно, — сказала она.
Он встал и обнял ее. Он прижал ее к себе, а она скользнула в его руках и, отвернувшись, сейчас родившимся в ней мягким движением положила голову ему на плечо. И засмеялась счастливо.
— Когда ты едешь? — спросил он шепотом. — Сегодня я не уехал, искал тебя. Едем завтра вместе. Ты ведь из Москвы?
— Да.
Моросил дождь.
Автобуса все не было.
Рядом с ними на скамье одиноко сидел старик в сером, ни на что не обращал внимания. Светлана достала из сумки одно из двух больших яблок, протянула старику. И старик улыбнулся, спрятал яблоко в карман. Перестал быть одиноким на это мгновение.
А потом они ехали.
Автобус шел среди бесконечных полей, сияющих в тонко подернутом влагой воздухе. Зеленые и черно-желтые их полосы почти под прямым углом вставали навстречу на холмах, как на гигантских полотнах художника.
Он что-то говорил. Она слышала и не слышала.
Они ехали молча. Смотрели в окно.
Дождь перестал. Медленные голубые сумерки над полями становились синими и сиреневыми.
Рисунок Леонида Каминского
