Сладкая горечь слез - [90]

Все три дня в Кербеле мы поднимались до рассвета и шли в мечеть Хусейна на утреннюю молитву. Через огромные, украшенные геометрическим орнаментом ворота входили во внутренний двор. Скромные зеленые росписи ограды практически терялись на фоне ослепительно голубых фризов главного здания. Я делала то же, что и остальные, — во время утренней молитвы и прочих — стояла в ряду одетых в черное женщин, склонялась в поклоне, касаясь лбом земли, но повторяла мысленно не строки из Корана, которые читали остальные, а Молитву Грешника — как в былые времена в нашей церкви, в Гарден-Хилл. Навострив уши, я прислушивалась к тексту, что звучал здесь повсюду, — нечто вроде приветствия, со множеством знакомых имен — Адам, Ной, Авраам, Иисус, которого называли Дух Божий. После утренней молитвы мы возвращались в отель завтракать, а потом посещали другие святыни города, главной из которых была мечеть Аббаса, брата Имама Хусейна. Кроме того, в Кербеле воздвигнуты усыпальницы для каждого мученика Кербелы, и их тоже следовало навестить. По возвращении в отель, ближе к обеду, большинство паломников совершали короткую молитву, немного отдыхали, а затем отправлялись к вечернему намазу, за которым следовал очередной цикл посещения святых мест, теперь уже чудесно подсвеченных на фоне ночного неба.

Внутри мавзолеев помещены саркофаги, окованные золотыми и серебряными пластинами; паломники обходят вокруг них, благоговейно прикасаясь, прикладываются губами, потирают тряпочками, которые увезут с собой в качестве своеобразного духовного сувенира.

В день Челум, или Арбаин, в городе было не протолкнуться. Выйдя из отеля, словно оказывался в городской пробке в час пик. День начался с грохота барабанов на улицах, сигнализировавшего начало процессий.

— Это не похоже на шествия в Пакистане, — уточнил накануне Садиг. — Здесь принято воспроизводить сцены битвы, например.

Я видела, как под барабанный бой взмывают в воздух мечи, как мужчины колотят себя руками, цепями, ножами — настоящими, остро заточенными. Жутко и отвратительно. Я поняла, почему Садиг рухнул в обморок, став в детстве свидетелем подобных сцен. Паломники из нашей группы стояли на обочине, под пальмами, и наблюдали это как туристы — рыбешки в человеческой реке, черно-белой процессии единомышленников, с проблескивающими вкраплениями красного и зеленого — цвета флагов и транспарантов, вздымавшихся высоко на фоне песчаника, из которого, казалось, построено все в Ираке. Я смотрела на потоки крови, льющиеся по асфальту, и никак не могла отвести глаз от этого зрелища.

— Ты собираешься в этом участвовать? — спросила я Садига.

— Нет, — покачал он головой. — Я сдаю кровь. Как нормальный образованный взрослый человек.

— Ты в порядке, Джо? — тихонько шепнула мне Дина. — Это все тебе, наверное, кажется странным. Мягко говоря. Даже мне не по себе. Представляю, что ты думаешь и чувствуешь.

— Да, странно все это. Но я в порядке. Я… открыта ко всему. Понимаешь, о чем я?

Она кивнула в ответ.

Я разговаривала, а взглядом следила за мужчинами, смывавшими кровь за процессией, готовя улицу к следующему шествию.

Мы патрулировали в квартале Дора, когда все это случилось.

Глупая, совершенно идиотская ошибка. Из тех, что вообще не приходят в голову. Как можно забыть поставить на предохранитель заряженное оружие. Но Фоли забыл. И его М-16 выстрелила, убив ребенка, игравшего на улице перед домом. Фоли шел за сержантом Диксоном, а мы с Филипсом — по другой стороне улицы. Мальчишка бежал в нашу сторону — наверное, за конфетами. На вид ему было лет восемь-девять. Сразу подбежал Док, подхватил голову ребенка, уложил себе на колени, попытался что-то сделать. Отец мальчика выскочил из ворот, как только прозвучал выстрел. Увидел, как Док пытается оживить его сына, остановился и все кричал: «Аллах! Аллах!»

Из соседнего дома выбежала женщина, с сумочкой в руках. «Я врач», — бросила она нам по-английски. Опустилась на колени рядом с Доком, тот глянул на нее и только покачал головой. Он убрал руки, и стало ясно: не надо быть доктором, чтобы понять, все кончено. Мозг и кровь заливали полголовы ребенка, испачкав руки Дока. Женщина прикрыла глаза мальчику, поднялась на ноги и заговорила с его отцом по-арабски. Тот страшно закричал, зарыдал, завыл. Женщина, положив руку ему на плечо, продолжала говорить, из глаз ее лились слезы. Сержант Диксон вызвал нашего капитана.

После первой процессии женщины из нашей группы собрались в столовой отеля для специальной молитвы.

— Это молитва Ашуры, — сказала Дина. — Она похожа на обычную, но с некоторыми дополнительными движениями.

В конце молитвы все сделали шаг вперед со словами «Инналиллахи, ва инаа илайхи раджиуна би-казаа-ихии, ва таслииман ли-амрихии». Что означало: «Мы принадлежим Господу, и к Нему мы вернемся; мы счастливы быть под властью Господней и подчиняться воле Его». Потом вновь сделали шаг назад, на место. И повторили это семь раз.

— Эти слова повторял Имам Хусейн, вновь и вновь, в тот день, когда потерял своих сыновей, племянников, своего брата. Последним, перед собственной кончиной, он потерял младенца Али Ашгара. И вот так же нес его на руках, то отступая, то делая шаг вперед, не в силах взглянуть в лицо его матери, — шептала мне Дина.