Сладкая горечь магии - [2]

Тэмсин тихонько проворковала ребенку какую-то чепуху. Затем взглянула на его мать, словно о чем-то вспомнив.

– Ой. Оплата. – Тэмсин попыталась придать лицу подходящее выражение. Извиняющееся. – Мне только нужно, чтобы ты рассталась с частицей своей любви.

Она оценивающе взглянула на двух детей посетительницы. Женщина, конечно, осмелилась прийти в дом Тэмсин из любви к сыну, но к дочери она была привязана на два года дольше. Такая сила безусловной любви дала бы Тэмсин намного больше, чем чувства к младенцу, которому едва исполнилось три месяца.

– Любовь к дочери будет даже лучше. – Тэмсин указала на маленькую девочку, которая задумчиво рассматривала кристаллы, широко распахнув глаза.

Женщина побледнела, лицо у нее стало почти такое же серое, как у сына.

– Ты ведь… шутишь?

Тэмсин пожала плечами, легонько укачивая дитя.

– Боюсь, такова моя плата. На рынке ведь наверняка шептались об этом?

Она изо всех сил старалась не уступать. По лицу женщины было ясно видно, что такое требование для нее чрезмерно. Прочие ведьмы работали за смех ребенка, за свежий хлеб, за новый оловянный котел. Но у Тэмсин ценой была любовь.

Единственный способ противостоять проклятью, которое было наложено на нее почти пять лет назад.

Тэмсин больше не могла любить, а значит, была обречена никогда не чувствовать радостей жизни. Забирая любовь у других, она получала лишь щепотку того, что потеряла. Если любовь была чистой, она дарила несколько мгновений чувств, если Тэмсин удавалось ее удержать. Так, несмотря на холод своего бесполезного сердца, она ненадолго возвращалась в тепло мира.

Глаза женщины погасли. Голос ее зазвучал тихо, будто она говорила сама с собой:

– Они меня предупреждали, но я не могла поверить, что юная девушка может оказаться такой жестокой. Такой холодной.

– Это твои проблемы.

Тэмсин переложила ребенка на другую руку. Она знала, что горожане судачат о ней, торопливо обмениваясь слушками и руганью, пока ждут у мясника свои завернутые в бумагу покупки. И все-таки Тэмсин знала: женщина заплатит. В конце концов они всегда платили.

– Я лучше поищу фею, – сквозь слезы проговорила женщина. – До реки всего два дня ходу.

Тэмсин фыркнула. С простыми людьми вечно так. Они любили магию, а вот о последствиях не задумывались. Могли выменять корову на горсть волшебных семян. Или предложить голос русалке в обмен на нос поменьше. Искали троллей, что прячутся под мостами на заболоченном Юге, надеясь, что те исполнят их желание. Подобная неосмотрительность имела свою цену: из семян прорастали цветы, что пели не смолкая, из нового носа вечно текло, а тролли, не заботясь о мелочах, истолковывали желания неправильно.

Единственным способом убедиться, что магический запрос соразмерен, законен и верно понят, было обратиться к ведьме. С Темного Года – об этом времени до сих пор говорили шепотом, хотя прошло уже почти тридцать лет, – отношения между ведьмами и простыми людьми контролировались и Ковеном, и королевой, чтобы обеспечить как безопасность простых людей, так и ответственность ведьм.

Тэмсин исключили из академии и изгнали из Ведьминых земель, из мира Внутри, но ответственности это с нее не снимало. Напротив, ее проклятие и одиночество служили еще одним напоминанием о том, что у магии есть последствия. То, что Тэмсин разрешили колдовать для селян, что пожалели и вообще оставили в живых – милосердие.

Не то чтобы оно ощущалось именно так. Может быть, оттого, что волею Ковена Тэмсин не могла ощутить ничего.

– Хочешь попытать счастья у феи – пожалуйста, пусть она отрастит твоему малышу жабры. – Тэмсин пожала плечами и протянула сверток женщине. – Но мы обе понимаем, что он не переживет эту ночь.

Женщина сдалась. Она покачала головой, затем схватила девочку, которая топала к столу с безделушками Тэмсин. Девочка протестующе запищала. Тэмсин заворковала над неподвижным младенцем. Мать крепко сжала плечи дочери, нежно взглянула в ее сморщенное, краснеющее личико и вскинула голову:

– Возьми мою любовь к мужу. – Глаза у нее стали дикие, она будто смотрела куда-то вдаль. – Прошу тебя.

Тэмсин шумно, протяжно вздохнула. Ей вечно пытались подсунуть романтическую любовь вместо безусловной, словно эти два вида могли заменить друг друга. Но сходства между ними было мало. Романтическая любовь была переменчива. Часто она выдыхалась и остывала, выгорая так скоро, что Тэмсин получала едва ли щепотку чувств. Материнской же любви, напротив, могло хватить на несколько месяцев, если расходовать экономно.

Ребенок за ребенка – Тэмсин полагала, что это справедливо. Но женщина так не думала. Пламя в ее глазах своей яростью могло поспорить с огнем ревущего очага.

– Возьми мою любовь, – сказала она, подавшись к ведьме, которая все качала младенца. – Я добровольно отдаю ее тебе. Пожалуйста. – Глаза сверкнули. – Умоляю. Возьми. Ты должна.

Тэмсин машинально попятилась, едва не споткнувшись о пустое ведро, но быстро вернула себе и равновесие, и равнодушный вид.

– Давно ты замужем?

Женщина удивленно приподняла бровь.

– Три зимы.

Тэмсин обдумала услышанное. Долгие отношения часто давали более обильный урожай, но всегда оставалась вероятность, что чувства в паре прокисли и остыли. Более короткая связь могла дать любовь не слабее, если пара горела страстью. Трехлетнее замужество, двое детей и третий на подходе, если Тэмсин не ошибалась – очевидно, недостатка в попытках не было.