Слабость силы: Аналитика закрытых элитных игр и ее концептуальные основания - [8]

Но избранные сильные особи могли попытаться это преодолеть, встав на путь тиранической эксплуатации повседневности (Имманентного) во имя достижения связи с идеальным (Трансцендентным). Ужас оставленности и мечта по ее преодолению толкали ранних капиталистов на высшее трудовое усилие. Но в формуле уже было задано: это усилие почти безнадежно, и оно является уделом лишь избранных. То есть тех, кто рискнул и смог стать эксплуататором. Эксплуатируемые были лишены связи с Богом, и для них приведенная мною антропологическая модель была справедлива и в эпоху раннего капитализма.

Позднее эта модель стала всеобщей. И потому можно говорить, что капитализм почти полностью основан на мотивационной расчлененности. А это «почти» относится только к раннему капитализму, да и то как небольшая поправка. С этой оговоркой можно сказать, что капитализм – это «общество двух машин». А у этого типа общества есть не только идеологические, но и антропологические концептуальные предпосылки.

В свою очередь, «общество двух машин» устойчиво потому, что оно не только использует, но и ежечасно формирует (развивает и закрепляет) свои антропологические предпосылки, свою, так сказать, «антропологическую модель». Налицо как бы триада: антропологическая модель – «общество двух машин» – «консенсус данности».

Признав, что это так, нужно думать, что с этим делать. Иначе говоря, как, имея подобный «старт», спасти такую цивилизацию. Совсем нетрудно доказать, что спасти ее от нынешних и грядущих угроз с помощью секьюритизации невозможно. Спасти ее можно только призвав огонь, а значит, нарушив «консенсус данности».

Ибо «консенсус данности» (иначе – или «с жиру», или «быть бы живу») означает табу на отмену «мотивационной расчлененности».

То есть табу на апелляцию к смыслам в диалоге с простыми гражданами своего общества (которые должны или вожделеть, или бояться, или вожделеть и бояться одновременно).

То есть табу на политику, воскрешающую в обычных людях высшее смысловое жизнесозидающее (последнее важнее всего) начало. Начало, не просто позволяющее трансцендентному как-то существовать, а допускающее и требующее присутствия трансцендентного в имманентном.

Пока такие табу не сняты – путь к спасению перекрыт.

Откуда может взяться огонь?

Западный огонь может вспыхнуть из-под якобинско-большевистского пепла. Этот огонь можно назвать красным. Он будет новым, непохожим на предыдущие и одновременно преемственным.

Западный огонь может вспыхнуть из-под фашистского пепла. Тогда это будет новый черный огонь. В нем ищущий спасения Запад сгорит сам и спалит все человечество. Для меня это абсолютно ясно. Но в поисках огня Запад обратится к любым истокам. К этому, возможно, скорее, чем к любому другому.

Западный огонь, наконец, может вспыхнуть из-под пепла напряженной, допотребительской, доокультуренно-остывшей религиозности. Тогда это будет белый огонь.

Мой выбор – в пользу красного. Но я не хочу рекламировать свой выбор. Я хочу описывать коллизию огня. Возможен ли белый огонь? Этого ждут многие. Я уже продвинулся на несколько шагов в описании препятствий, существующих на этом пути. Казалось бы, почему не сделать ставку на возможность религиозного ренессанса в XXI столетии? Вот и Хантингтон говорит, что мир движется от идеологии к религии! И неоконсерваторы явно облизываются на нечто подобное. Облизываться-то они облизываются...

Но есть тут несколько «но». Об одном я уже сказал выше. Запад вообще (и неоконсервативный Запад, в первую очередь) превратил религию в успокоительный ритуал, в часть комфорта. И в этом виде она не может быть мобилизующей. Христианский идеал сегодняшних христианских церквей в среднем – по состоянию верующих – лишен мобилизующего начала. Лишен этой жертвенной, ждущей Будущего сотериологической мотивации. Хотя, конечно, исключения есть. Но, опять же, христианско-фундаменталистскими исключениями западный мир «не проинтегрируешь».

Следующее «но» заключается в том, что ныне существующие относительно нагретые христианско-фундаменталистские исключения, охватывающие серьезные массы верующих, во многом сориентированы не на будущее, а на конец времен.

Протестантские эсхатологические модификации христианства, сконцентрированные, в основном, в США, согреты этим ожиданием конца. Причем их эсхатология носит весьма конкретный характер. И слишком ясна ее связь с угрозой ядерной мировой войны.

Кроме того, даже этот нагрев все равно не воспламеняет такие массы верующих, которые могут повести за собой все человечество. Или хотя бы сам Запад. Трудно представить себе столь значительную трансформацию подобных чаяний, при которой эти искры родят цивилизационное пламя. Эта энергия не даст большой крестоносной страсти, сколько бы Буш к этой страсти ни апеллировал. А долго ли он к ней апеллировал? Нет, недолго. Только пикнул – сразу заткнули, причем, что называется, наглухо. И поразительно, как быстро и до какой степени.

Необходимая религиозная энергия есть в исламе. Но это антизападная энергия. Где еще может вспыхнуть белый огонь? В Латинской Америке? Там он, скорее, все-таки будет красным. В Индии? Индия – очень религиозная страна. Но Запад-то тут при чем? Китай же, в строгом смысле слова, страна нерелигиозная.