Сквозь зеркало языка - [32]

Десятилетиями подобные факты считались недостойными внимания серьезных ученых, а учебники и лекции провозглашали произвольность обозначений цвета, не встречая возражений. Теория произвольности могла не иметь ни ног, ни дна, ни покрышки. Но, подобно герою стишка, сидевшему на стуле без спинки и ножек, теория игнорировала эти мелочи.

* * *

Все изменилось в 1969 году, когда маленькая книжка двух исследователей из Беркли, Брента Берлина и Пола Кея, грубо ворвалась в полувековое блаженное забытье и вновь открыла спектр. Чувствуя абсурдность заявлений о произвольности цветового словаря, Берлин и Кей взялись провести некоторые систематические сравнения: они собрали свидетельства о названиях цветов от информантов на двадцати различных языках, используя набор цветных фишек, как на таб. 6 на цветной вклейке.[148]

Анализ результатов привел их к двум потрясающим открытиям, и как только весть об этом распространилась, их книгу провозгласили рассветом нового дня в изучении языка, революционным прорывом, переломным моментом, который изменит и лингвистику, и антропологию. Один рецензент написал: «Не будет преувеличением отвести „Базовым цветонаименованиям“ Берлина и Кея место среди самых примечательных открытий антропологической науки».[149] А другой добавил: «Крайне редко случаются открытия, представляющиеся настолько же значительными и важными, как то, о котором сообщается в „Базовых цветонаименованиях“… Каждое из двух основных открытий Берлина и Кея потрясает воображение само по себе, но то, что они оба помещены в одну маленькую книгу, совершенно изумительно».[150]

Что же это были за изумительные открытия? Во-первых, Берлин и Кей открыли, что названия цветов все-таки не совсем произвольны. Хотя между цветовыми системами разных языков есть существенные отличия, некоторые способы деления спектра все же гораздо более естественны, чем прочие: одни встречаются во многих неродственных языках, а другие не встречаются ни в каких.

Однако потрясло научное сообщество второе открытие. Это откровение, которое сами Берлин и Кей определили как «совершенно неожиданную находку», заключалось в том, что названия цветов появляются в языках в предсказуемом порядке. Если точнее, то Берлин и Кей открыли последовательность, которую Лазарь Гейгер установил 101 годом раньше и которая в последние десятилетия XIX века с легкой руки Магнуса превратилась в предмет бурных и продолжительных дебатов.

Правда, эволюционная последовательность Берлина и Кея кое в чем отличалась от построений их предшественников. Прежде всего они уточнили предсказание Гейгера относительно желтого и зеленого. Гейгер думал, что желтый всегда получает название раньше зеленого, но данные Берлина и Кея показали, что в некоторых языках на самом деле название для зеленого возникает раньше, чем для желтого.

Поэтому они добавили альтернативную последовательность и сделали поправку на два возможных пути эволюции:

черный и белый > красный > желтый > зеленый > синий

черный и белый > красный > зеленый > желтый > синий

Кроме того, Берлин и Кей попытались дополнить последовательность Гейгера – что в итоге отнюдь не пошло ей на пользу. Они считали, например, что универсальную последовательность можно распространить на другие цвета, и заявляли, что коричневый – тот цвет, который всегда получает отдельное название после синего, и что розовый, фиолетовый, оранжевый и серый всегда следуют за коричневым.

Если не считать этих косметических отличий, Берлин и Кей разбудили поцелуем спящую красавицу Гейгера, которая почти не изменилась за 101 год. Конечно, никто и не думал больше называть ее гейгеровской последовательностью – авторство Гейгера было стерто из коллективного сознания. Теперь все знали эту прогрессию как «теорию Берлина – Кея, 1969». Но дело было, конечно, не в проблеме первенства, а в том, что последовательность, вызвавшая дискуссии в XIX веке, внезапно опять вышла на сцену и потребовала объяснений: почему множество языков изобретают названия цветов в одном и том же порядке и почему, несмотря на все различия, цветовые обозначения разных языков в основе своей настолько сходны?

Берлин и Кей дали ответ на эти вопросы, до предела откачнув маятник обратно к природе. Спустя полвека, в течение которых культура не только наслаждалась плодами праведной победы, но и была провозглашена абсолютным монархом с неограниченной властью, Берлин и Кей почти вернулись к исходному убеждению Гладстона, что «наши первичные цвета были даны нам Природой». Они, конечно, не отрицали, что культуры могут отличаться тем, как проводят границы между цветами. Но они утверждали, что под поверхностными расхождениями лежит гораздо более глубокая общность, даже универсальность, проявляющаяся в том, что они называли «фокусами» различных цветов.

Их понятие «фокуса» было основано на интуитивном представлении, свойственном каждому из нас, что некоторые оттенки представляют собой лучшие или «более типичные» образцы данного цвета, чем другие. Существуют, например, миллионы разных оттенков красного, но мы все-таки чувствуем, что некоторые из них краснее прочих. Если бы вас попросили выбрать лучший образец красного из диаграммы на рис. 6, то вряд ли вы выбрали бордовый вроде H5 или бледный розовато-красный, как на D1. Хотя оба эти цвета несомненно красные, вы бы с большей вероятностью назвали лучший образец в области G1. Сходным образом мы чувствуем, что травянисто-зеленый в области F17 зеленее некоторых других зеленых. Берлин и Кей, таким образом, определили фокус каждого цвета как конкретный оттенок, который люди ощущают как наилучший образец этого цвета. Когда они просили носителей разных языков указать лучшие образцы каждого цвета, обнаружилось удивительное кросскультурное сходство в выборе фокусов. Случай синего и зеленого был особенно удивителен. Есть много языков, которые не делают различий между зеленым и синим и обращаются с ними как с оттенками одного цвета. Среди них – цельталь, один из языков мексиканских майя, который использует обозначение yaš, для всей зелено-сине-голубой области спектра. Можно было бы ожидать, что если говорящего на цельтале попросить выбрать лучший образец yaš, то он покажет на что-нибудь в самой середине этого участка, чисто-бирюзовый между зеленым и голубым, где-нибудь в районе F24. Но из сорока носителей цельталя, прошедших тестирование, ни один не выбрал бирюзовый фокус. Вместо этого большинство указало на явно зеленые тона (в основном в области G18-20, более темный фокус зеленого, чем обычно выбирают носители английского, но это тем не менее чистый зеленый, а не сине-зеленый цвет), а меньшинство тестируемых показало в качестве лучшего образца yaš на явно синие оттенки (в основном в области G-H/28-30). Берлин и Кей сделали на основе этого вывод, что в нашем «зеленом» и «синем» все-таки есть что-то природное и универсальное, поскольку даже носители тех языков, которые обращаются с ними как с одним цветом, все же выбирают в качестве прототипических образцов чисто зеленый или чисто синий, в то время как бирюзовый все игнорируют.